– Не могу поверить, – сказала Зерунизе тамилка-самогонщица. – Он как будто на десять лет помолодел и выглядит, как герой Болливуда, прямо Салман Хан[57].

– Еще бы! – отозвалась госпожа Хусейн. – Мы заплатили двадцать тысяч за больницу. Но он действительно теперь кажется просто мальчишкой! Когда я вижу его краем глаза, то думаю: «Черт, я и забыла, что у меня есть еще один ребенок. Теперь еще одного надо будет женить». Аллах свидетель, мне и так надо организовать очень много свадеб!

Сейчас нужно было устроить брак Абдула. Они с мужем уже подыскали подходящую девушку, хотя оставалось еще уладить некоторые финансовые вопросы с ее родными. Будущая невеста, шестнадцатилетняя дочь перекупщика металлолома, жила в Саки-Нака, трущобном районе, где располагалось много утилизационных предприятий и куда Абдул сдавал свой мусор. Девушка была симпатичная – никаких родимых пятен у нее вроде не было замечено. Но, что гораздо важнее, она привыкла, что ее окружают мужчины, которые возятся в грязи. «Невеста» три раза приходила к Хусейнам в гости вся закутанная в покрывало. С ней вместе всегда являлась младшая сестра. Быстроглазому Мирчи показалось, что эта младшая – просто писаная красавица. К ее приходу он каждый раз рисовал на двери своей хижины ярко-красное сердце.

Мирчи считал, что он-то готов жениться. Как-то раз он сказал матери (так, чтобы отец не слышал):

– Я хочу такую жену, как ты: чтобы она все делала, а я отдыхал.

Однако Абдул настороженно относился к браку. Впрочем, как и ко всему в жизни.

– Я так часто слышу о любви, что, кажется, понимаю, что это такое. Но при этом ничего подобного я никогда не чувствовал, уж не знаю, почему, – говорил он. – Влюбленный, когда от него уходит девушка, может вскрыть себе вены, прижечь руку сигаретой, не в состоянии ни есть, ни спать. Люди слагают об этом песни. Но, похоже, мое сердце устроено как-то иначе.

А родителям он заявил:

– Вы не станете давить на меня, правда? Обдумайте все спокойно и хладнокровно.

– Нет, я все-таки считаю, что его надо побыстрее женить, – сказала Зеруниза мужу через несколько дней после его возвращения из больницы. Она стояла у плиты и готовила обед. Карам попросил мяса – ему нужно было восстанавливать силы после болезни. Жена помешивала рагу из хрящей и одновременно кормила грудью Лаллу.

– Думаю, женившись, он взбодрится, – продолжала она. – Он все время суетится, всегда чем-то занят. Мне кажется, он не был счастлив ни единого дня, с тех пор как мы переехали в Аннавади.

– А кто здесь счастлив? – отозвался муж, шаря в висящем на стене пакете с лекарствами. В этом бездонном мешке он пытался нащупать серебристую упаковку преднизолона. – Я, что ли, счастлив? Кругом какой-то сброд, поговорить по-человечески не с кем. Здесь вообще кто-нибудь знает о том, что американцы ведут войну в Ираке? Они интересуется только тем, что происходит у соседа. Но я ведь не жалуюсь. Почему же Абдул ноет?

– Ты что, своего сына не знаешь? Он никому ничего не говорит. Просто работает и выполняет все, что мы просим. Но почему только его мать замечает, что ему грустно?

– Ему станет веселее, когда мы переберемся в Васаи, – ответил Карам.

– «Будет счастлив в Васаи»! – передразнила его Зеруниза. Но муж предпочел не замечать ее сарказма.

В январе они внесли залог за небольшой участок, расположенный в полутора часах езды от города. В пригороде Васаи жили в основном торговцы стройматериалами и владельцы небольших предприятий, перерабатывающих отходы. Большинство из них были мусульманами, выходцами из штата Уттар-Прадеш на границе с Непалом. Карам сам был родом из тех мест. Об этом маленьком сообществе господин Хусейн узнал от агента по недвижимости, мусульманина, столь глубоко интересующегося вопросами религии, что Мирчи и Абдул прозвали его имамом и, говоря о нем, закатывали глаза.

Когда Карам впервые побывал в Васаи, его поразило то, что он увидел: возле маленькой чайной за столиком сидели люди с газетами в руках и что-то оживленно обсуждали. Ему показалось, что они говорят о чернокожем парне, который баллотируется на пост президента США. Карам симпатизировал ему, так как слышал, что Обама втайне исповедует ислам.

От чайной вверх по холму вела извилистая тропинка, загаженная курами. Вид напомнил господину Хусейну его родную деревню. Он не питал к ней ностальгических чувств. В тех краях невозможно было найти работу. Ничего, кроме тяжкого труда на плантациях сахарного тростника, ему там не светило. А детская смертность в штате Уттар-Прадеш была выше, чем других районах Индии. Но тем не менее Карам понимал, что жизнь в трущобах большого города тоже плохо влияет на юные души. Дети нередко презрительно и высокомерно относятся к старшим, «и все потому, что у нас нет машины или мы не можем купить им одежду известных марок». Это еще хорошо, что Мирчи вырос немного ленивым, но в целом покладистым мальчиком, в отличие от дерзких любителей канцелярской замазки. Но что будет с другими детьми? У Хусейнов их еще шестеро младше Мирчи.

С точки зрения Карама, предместье Васаи идеально сочетало черты города и деревни: здесь соблюдали традиции, в первую очередь уважение к родителям, и в то же время такая жизнь не исключала возможностей для учебы и работы.

– По крайней мере, здесь никто не оскорбит их веру, – сказал он жене.

Зеруниза считала, что пока рано связывать будущее детей с этим клочком земли, на который они даже еще не имеют прав. Там не то что жилища, – не было даже навеса на четырех бамбуковых палках, под которым можно переночевать. «Наш дом-призрак» – называла она все это. При этом муж внес первый взнос с ее согласия. Он всегда советовался с ней перед тем, как принять важное финансовое решение. Если бы он этого не делал, последствия были бы ужасны. Но теперь Зерунизу возмущало, что он до сих пор не свозил ее в Васаи.

– Как же мы поедем? На кого оставим детей? – оправдывался он весь год. Однако теперь за малышами может присмотреть Кекашан, а они так и не выбрались посмотреть на участок вдвоем. «Может, это место настолько похоже на его родную деревню, что он начал рассуждать как консервативный мусульманин и уподобился строгим ревнителям ислама, которые живут там?» – гадала Зеруниза.

До того, как муж попал в больницу, агент приезжал к ним несколько раз, чтобы обсудить график платежей. Во время его визитов она покрывала голову, смиренно подавала чай и уходила в дальний угол комнаты, так же, как делала всегда ее мать в Пакистане. Родители предполагали, что вся взрослая жизнь дочери пройдет так: она будет тихо сидеть дома, скрытая от глаз любых мужчин, кроме членов семьи. Но когда ее выдали замуж в Уттар-Прадеш, ей почти сразу пришлось начать работать на плантации сахарного тростника и трудиться там по вечерам бок о бок с мужчинами. Зеруниза тогда непрестанно молилась о том, чтобы приступы туберкулеза перестали мучить ее мужа. Она предпочла бы сидеть дома и соблюдать пурда.