из чёрной прорезиненной ткани, на голову надели шерстяную шапочку и сверху – мокрую ещё с предыдущей вахты зюйдвестку с широкими изогнутыми полями. Поверх плаща боцман опоясал его страховочным ремнём с тяжёлым карабином и повесил на шею бинокль.

– Готово! – удовлетворённо кивнул он, оглядев Клима с головы до ног, затем выжидательно задрал голову вверх.

Первым сверху свалился Мацуда, за ним в люк обрушился поток воды. Потом спустились вахтенные – вид у них был растерянный.

– Как там? – спросил штурман, взявшись за поручни трапа.

– Как в кастрюле Мартина – бурлит и клокочет.

Едва добравшись до дивана в центральном посту, японец, не снимая мокрого плаща, рухнул, вытянув ноги. Лицо его было бледным, как у напудренной гейши. Пустым, ничего не выражающим взглядом он окинул Клима, и Клим тут же потянулся к трапу, но Хартманн придержал его, пропустил вперёд троих вахтенных, затем уже Клима и только потом полез сам. Выбираясь по очереди на мостик, каждый вахтенный быстро закрывал за собой люк, чтобы не запускать внутрь воду. Когда подошёл черёд Клима, он прислушался, как снаружи бурлят потоки, выждал, пока схлынет, и высунулся из люка. В ту же секунду ему в лицо врезалась сотня ледяных игл. Водяной смерч перекатился через голову, его согнуло, выдернуло из рубки, и потащило вдоль мостика.

«Смоет! – вдруг сжало ужасом грудь. – Непременно смоет! Вот сейчас!..»

К своему удивлению, он продолжал стоять на коленях, прицепленный карабином к тумбе перископа. Кто из вахтенных успел его прицепить и когда, Клим не смог бы сказать даже под пыткой. Всё произошло в одно мгновение. Не успел он поблагодарить, как сверху его снова накрыло волной, и, не закрыв вовремя рот, он захлебнулся и закашлялся. Только переждав третий вал, Клим, наконец, смог оглянуться. Боже мой! Это уже было не море, а вздымающиеся горы, со снежными вершинами из бурлящей пены. Лодка ныряет в них, надолго исчезает, прошивает насквозь, чтобы, вынырнув, тут же врезаться в следующую гору. Округлые балластные цистерны по бокам лодки пропадают, чтобы потом, завалившись на бок, выскочить, оголяя серое брюхо. Вода хозяйничает на мостике бурными водоворотами. Серый нос взбирается на волну, затем проваливается в пропасть, вдоль палубы стремительно несётся водяной поток и врезается в рубку. И снова на голову обрушивается ледяной водопад.

– Твой сектор! – прокричал ему в ухо Хартманн, отмеряя вытянутой рукой угол от левого траверза до кормы. – Обо всём, что увидишь, кроме воды, докладываешь мне!

В перерывах между ударами волн сверху льёт ливень – убийственная смесь из града и брызг, летящая на ветру, как пушечная шрапнель. Клим извивается, уворачиваясь от набегающих потоков, пригибается за стенами рубки, но с таким же успехом можно пытаться спрятаться от метели на вершине горы. На мгновение мостик превращается в ванную, полную бурлящей воды, поднявшейся до пояса, затем вода уходит, и рубка взлетает над волнами, открывая панораму, как со смотровой площадки. Взглянув на сигнальщиков, Клим увидел, что у всех в руках бинокли. Он потянул с шеи свой, но, едва убрав руки с ограждения, вновь, извиваясь, заскользил по мокрой палубе. Матрос, у которого сектор наблюдения был тоже в корме, навалился ему на спину и сквозь смех пролаял под зюйдвестку:

– В Лорьяне, в матросском борделе, была танцовщица Жужу! Мулатка! Что она вытворяла со своим телом! Но её танцы ничто в сравнении с тем, что вытворяешь ты!

Руки в крагах скоро заледенели и никак не хотели удерживать бинокль на уровне глаз. Толстая кожа рукавиц медленно превратилась в железо и поддавалась пальцам лишь с огромным скрипом. Солёная вода жжёт лицо как кислота. На секунду лодка замирает на вершине горы, и Климу удаётся взглянуть в окуляры. Но там лишь серая муть и увеличенная стёклами огромная волна. С жутким гулом она набрасывается на рубку и давит на плечи, вжимая между тумбой перископа и ограждением мостика. Бурлящий поток вздымается вдоль ног, заливается в сапоги и стремительно убегает в сливные отверстия. Короткая пауза между волнами – как помилование. Но она очень короткая, и снова этот безумный рёв.

– Это тебе не в дизельном греться! – опять кричит в ухо любитель танцовщиц. – Привыкай! Теперь не воздух, а вода – твоя среда обитания. Ты будешь мокрый всегда!

«Каждый из них считает свою работу самой тяжёлой! – понимает Клим. – А всё вместе – это Тартар Октябрины Захаровны. Жар сменяет ледяной холод, дым, пронизывающий ветер, грохот да изматывающая качка».

Клим вдруг с ужасом почувствовал, как к горлу из недр желудка начал подбираться отвратительный ком. Этого ещё не хватало! Он мельком оглянулся на вахтенных. Кажется, им к таким качелям не привыкать. Раскачиваясь и приседая, они подстраиваются под сумасшедший ритм и, слившись лицом с биноклями, как ни в чём не бывало водят головами в капюшонах вдоль горизонта. Штурман ещё умудряется подставить под ветер анемометр. Измеряющие полушария тут же бешено раскручиваются, исчезая из вида.

– Тридцать три! – кричит Хартманн, склонившись над циферблатом прибора, и сразу прячет его под плащ.

Пытка эта бесконечна! Она поглощает ощущение времени. С трудом соображая, Клим поднимает бинокль, ничего не видя, смотрит в безнадёжную мглу, но большего от него и не требуется. Со стороны он как все. Но будь проклят этот бинокль, оттягивающий руки, как пудовая гиря! Какой от него толк, если стёкла постоянно залиты водой? Нескончаемые волны идут и идут, и нет этому безумию конца и края. Субмарина стонет антеннами, и мучиться ей в этом аду вечно. А вместе с ней и Климу! Пожизненно прикованным к рубке, как Прометей к скале. Мука эта нескончаема! Время обходит её стороной! Смирись и страдай. В голове вата, в глазах туман и чёрные круги, суставы ломит, в желудке буря, во рту горечь полыни. Вода бьёт в спину, и Клим не сразу соображает, что это уже вовсе и не вода, а рука штурмана.

– Давай вниз! – показывает тот на люк.

И только тогда Клим понимает – вахте конец! Он выстоял. На непослушных ногах Клим пытается нащупать трап, но обрушивается в рубку с потоком воды и, как мешок с картофелем, безвольно скатывается в центральный пост. Ожидающие своей очереди моряки четвёртой вахты расступаются, глядят на него с сочувствием, а едва узнаваемый из-под капюшона голос боцмана спрашивает:

– Как там?

– Как в кастрюле Мартина… – шепчет Клим и отползает с прохода, потому что сверху уже грохочут чьи-то ноги.

Рикен с пониманием кивает и, стряхнув с капюшона воду, указывает в сторону камбуза.

– У него сегодня отличный чай. Упейся, пока не оклемаешься. А