Такова иной раз эффективность ЭЯ.

5.2 Пародия

Известна следующая классификация пародий, данная А. А. Морозовым:

1. Юмористическая или шуточная пародия. Отличается ослабленной направленностью по отношению ко «второму плану», что сближает ее с комической стилизацией; может быть не лишена критицизма. <…> 2. Сатирическая пародия. Отличается отчетливой направленностью против пародируемого объекта. Занимает враждебную или резко критическую позицию по отношению к оригиналу. Нападает на идейную и эстетическую сущность произведения пародируемого автора или целого направления. 3. Пародическое использование. Изменяет свою направленность, обращая ее на внелитературные цели. Направленность против используемого (пародируемого) оригинала либо вовсе отсутствует (пародии на классиков и писателей далекого прошлого), либо сочетается с внелитературной. Пародические использования можно, в свою очередь, разделить на сатирические, служащие общественно-публицистическим целям, и юмористические216.

Пародическое использование чужого текста для общественно-публицистических целей относится к ЭЯ.

5.2.1. Эта разновидность ЭЯ широко использовалась уже в первый период распространения ЭЯ в русской литературе, в 1860‑е годы. Пародии Добролюбова, Курочкина и поэтов-искровцев содержали элементы литературной стилизации в качестве экранов, прикрывающих сатирические атаки на общественные явления – пережитки реакционного крепостничества и умеренный либерализм (последний был особенно непопулярен в среде читателей эзоповской сатиры). Впрочем, нередко тот же прием использовался и писателями противоположного, антинигилистического направления (ср. стихи капитана Лебядкина и особенно стихотворение-прокламацию Липутина «Студент» в «Бесах» Достоевского)217.

Популярность пародии как эзоповского приема можно наблюдать вплоть до периода после первой русской революции в начале нашего века. Нижеприводимое стихотворение А. Евлахова «Студент» (тот же архетипический для русского революционного движения образ, что в пародии Достоевского, но в противоположной трактовке) было опубликовано в одном из многочисленных в революционную пору сатирических журналов – в «Скорпионе» № 1 за 1906 год. Хотя его вряд ли можно отнести к лучшим образцам этого рода произведений, но, в силу простоты и обнаженности центрального приема, оно отлично показывает механизм эзоповской пародии. Это довольно примитивно организованная пародия, пародия-коллаж: в матрицу известного пушкинского «Пророка» вставлены пародийные или сами по себе нейтральные слова и выражения (вставки Евлахова нами выделены, причем пунктиром отмечены в евлаховских вставках совпадающие с оригиналом грамматические формы – падежные окончания, наклонения глаголов, – так как, наряду с другими примененными маркерами, и они выступают здесь как способы эзоповского маркирования).

Духовной жаждою томим,Я в храм науки потащился, —И шестиглавый херувимВ моей квартире появился…Перстами легкими, как сон,Моих бумаг коснулся он:Отверзлись вещие зеницы,Увидев тайные страницы…Моих ушей коснулся он —И их наполнил шум и звон,И внял я неба содроганье,В Сибирь товарищей полет,И гад земных «охранных» ход,И в одиночке прозябанье…И он к листам моим приникИ понял тайный их язык —И празднословный, и лукавый…И жалом гадкия змеиБумаги, письма все моиСкрепил десницею кровавой…И он мне жизнь пресек пером,И вот когда я рот разинулИ все еще объят был сном, – Меня в темницу он водвинул.Как труп в темнице я лежал,И Плеве глас ко мне воззвал:«Сиди, студент, не виждь, не внемли,Исполнись волею моей —И, позабыв моря и земли,Спокойно спи в тюрьме своей»218.

5.2.2. Сравнение вводимых Евлаховым слов и фраз с соответствующими в пушкинском оригинале позволит нам яснее увидеть основные принципы эзоповского пародирования.

5.2.3. Регулярность и синонимичность основного из применяемых при подстановках приема – стилистического снижения и переосмысления в ироническом плане – приводит к тому, что и те фрагменты пушкинского текста, которые использованы Евлаховым без изменений, подвергаются в читательском восприятии тому же процессу иронического переосмысления и фактически выступают здесь как эзоповские цитаты (см. III.5.5). Самый способ прочтения неизмененных пушкинских строк читателем аналогичен приемам, применяемым Евлаховым там, где он пушкинский текст изменяет (ирония, каламбуры).

Подобных эзоповских пародий было необычайно много. Только в сборнике «Стихотворная сатира первой русской революции» они составляют около 32% текстов. Многократно использовались пародистами «Казачья колыбельная песня» и «Из Гете» («На Севере диком стоит одиноко…») Лермонтова, «Я пришел к тебе с приветом…» и «Шепот, робкое дыханье…» Фета; позднее удобный источник извлечения комических контрастов был открыт в поэзии символистов219.

5.2.4. Видимо, в дальнейшем этот прием изжил себя, перестал быть эффективной формой маскировки от цензуры: в советское время этот тип эзоповской пародии встречается сравнительно редко. Один из таких редких примеров – стихотворение Николая Глазкова «Очередной вопрос».

Назови мне такую обитель,Я такого угла не видал.Где б московский иль горьковский жительВ долгой очереди не стоял!220 —

так начинается это стихотворение. Остальные 16 строк нарочито (маркер 1) лишены стандартных форм поэтичности: нарушение принятого в начале некрасовского анапеста приближает их к прозе, равно как и использование безóбразной и безэмоциональной речи. Все это и является экраном, который, по замыслу поэта, должен подсказать идеологической цензуре, что данное произведение – всего лишь публицистическое выступление поэта в духе официально разрешаемой критики «отдельных недостатков» в организации государственной торговли («недостатки в продпалатке», как именуется такого рода сатира на жаргоне советской интеллигенции). Между тем операция, проделанная Глазковым с широко известным текстом Некрасова, сообщает стихотворению куда большую социально-разрушительную силу, нежели «критика отдельных недостатков». Все советские школьники заучивают и, соответственно, все взрослые граждане помнят хотя бы эти строки из «Размышлений у парадного подъезда»:

Назови мне такую обитель,Я такого угла не видал.Где бы сеятель твой и хранитель,Где бы русский мужик не стонал…221

Ироническая цитата у Глазкова переходит в метафору: современный русский человек («московский иль горьковский житель»), томящийся в очередях, уподоблен своему предку, томившемуся под гнетом бесправия и нужды, имевших в прошлом иное обличье.

5.2.5. В литературе советского времени значительно чаще, чем художественные тексты, с эзоповской целью пародируются нехудожественные тексты: официальные документы, пропагандистская публицистика, образцы социальных диалектов. Так, у того же Глазкова:

– Этот город далекий, но нашенский! —Гениально сказал о нем Ленин222.

Ироническое цитирование часто повторяемого ленинского высказывания о Владивостоке пародирует стандартный элемент любого советского писания – непременную ссылку на Ленина («По гениальному выражению В. И. Ленина…», «Как гениально определил Ленин…» и т. п.). Стереотипность употребления ленинской цитаты «к случаю» и традиционного к ней комментария служит здесь экраном, а семантическое несоответствие модификатора «гениально» модифицируемому замечанию бытового характера: «Этот город далекий, но нашенский», которое не может быть оценено по шкале гениальности-бездарности, маркирует для стилистически чуткого читателя эзоповскую сатиру, заключенную в стихотворении и направленную против тупого советского идолопоклонства.

Элементами такого типа пародий насыщены произведения В. Шукшина, В. Аксенова, Ф. Искандера и многих других писателей, вышедших на литературную сцену в начале 1960‑х годов. Эзоповская пародия старого типа, то есть с пародическим использованием художественных текстов, стала в тот же период достоянием литераторов, занимавших охранительные позиции и продолживших в этом смысле традицию антинигилистического романа XIX века (см., например, в романе В. Кочетова «Чего же ты хочешь?» пародийные пересказы