попаду к ним в лапы-то надобно соблюсти дружбу и уважить хлеб-соль, которую водили, а там посмотрим, что будет. Знай, что все дела теперь стали иными; когда приедешь в Герат, сам увидишь. Ты и в своем-то деле не будешь знать, что делать, ибо новопожалованные люди так поставили дело, что махмудовцы среди них на положении предателей /55/ и чужаков. Бу Сахль Завзани особенно [крепко] взялся за дело, установил [свои] правила, всех подкупил и ныне с султаном Мас'удом таков как есть, разве только государю станет совестно; а ежели не станет, то и вы на краю гибели». Сказав эти слова, он заплакал, обнял меня и простился. И я ушел [от него]».

Я, Абу-л-Фазл, говорю, что такие люди, как Али, встречаются редко. Когда он вел такие речи с моим наставником, то говорил, словно видит и знает, что его постигнет. После того, как его устранили в Герате и дело его пришло к концу, я спустя долгое время слышал, что когда он уезжал из Тегинабада в Герат к эмиру Мас'уду, то написал письмо к своему кедхудаю и доверенному в Газне, к человеку по имени Себести, сын которого Мухсин жив и поныне. В этом письме рукой Али были [написаны] такие слова: «Я поехал в Герат и мнится мне, что свидание с тобой и домашними случится [лишь] в день воскресения из мертвых. Поэтому никаких распоряжений [моих] не было. Ежели же по милости божей свершится вопреки [сему], то я позабочусь, прикажу, что надо приказать насчет всего». Это я слышал от его дебира Бу Са'ида уже после того, как дни Али пришли к концу. Да будет милость Аллаха над всеми ними.

Когда рать приблизилась к Герату, султан Мас'уд сел на коня и выехал в поле с превеликой силой, снаряжением и убранством. Полк за полком подходили войска и от всего сердца приветствовали [султана], потому что очень любили его. Было прямо похоже на то, будто в сей день они вступили в райские сады. Эмир устно всех хвалил чрезмерно. Все дела вершил хаджиб Гази, который был сипахсаларом. Али Дая тоже [мог] сказать слово и пользовался уважением [государя] за то, что перетянул из Газны гулямов и [потом] отправился в Нишабур, однако его слово не имело такого веса, как слово Гази. Он злобился на него, но пользы [от этого] не было никакой. С наставником моим Бу Насром [султан Мас'уд] обошелся весьма ласково, однако было похоже на то, будто он говорил: махмудовцы, дескать, сильно провинились и они чужаки среди масудовцев. Ежедневно Бу Наср являлся на поклон, но в посольский диван не заглядывал — в посольском диване восседал дебир Тахир /56/ с пребольшой спесью и важностью.

Пришло известие, что старший хаджиб Али прибыл в Исфизар со слонами, казной, индийским войском и обозами. [Этому] весьма обрадовались. Я слышал так, будто совсем не верили, что Али придет в Герат. Для встречи его беспрестанно посылали верных людей и с каждым новую милость, какую-нибудь любезность, теплое слово. И брат его, хаджиб Менгитерак, писал и говорил [ему], что надобно-де явиться поскорей, потому что дела идут согласно желанию. В среду третьего числа месяца зу-л-ка'да сего года[191], очень рано утром, Али прибыл и с ним человек двадцать гулямов, а обозы и свита [двигались] за ним в пяти-шести фарсангах. Было очень темно. [Прямо] с дороги он явился ко двору и остановился в дехлизе старого серая Аднани. Кроме этого серая, [был] другой, весьма просторный и прекрасный, а помимо того сада, были еще другие сады и здания, которые построил эмир Мас'уд. Бывало, султан находился там, в серае Аднани, и там открывал прием, а бывало, он находился в тех своих зданиях.

Когда Али расположился в дехлизе, то каждый, кто приходил, кланялся ему так, как кланяются государям, потому что сердца и очи были преисполнены почтения к этому человеку. А он с каждым любезно вступал в разговор, но усмехался горько. Никогда я не видывал его громко смеющимся, а все только с улыбкой [на губах], ибо был он человек суровый и к тому же [теперь] очень подавлен, он ведь говорил, будто знает, что [с ним] случится. Наступил день, и султан открыл прием в зданиях, минуя сад Аднани. Али и вельможи вошли в дверь серая со [стороны] сада, а хорезмшах и прочий народ — в дверь со стороны шаристана. Султан был на престоле в риваке, который примыкает к беседке[192]. Он посадил Алтунташа по правую руку от престола, эмира Азуд ад-довле Юсуфа, дядю, /57/ посадил напротив [себя], а вельможи и почтенные мужи державы сидели и стояли.

Старший хаджиб Али Кариб выступил вперед и трижды облобызал землю. Султан, махнув рукой, подозвал его к престолу и подал ему руку, чтобы он поцеловал. Али положил перед султаном очень дорогое жемчужное ожерелье и рассыпал ради него тысячу динаров сипахдари[193]. Затем султан указал ему [место] по левую сторону. Хаджиб Менгитерак поддержал его под руку, и старший хаджиб, облобызав землю, сел напротив хорезмшаха Алтунташа и снова облобызал землю. Султан промолвил: «Добро пожаловать! Ты из любви к нам понес много трудов». [Али] ответил: «Да будет долгой жизнь государя. Все было моей виной. Однако поскольку с высочайших уст сошли такие слова, я [снова] ожил и окреп сердцем». Алтунташ, хорезмшах, сказал: «Государю случилось быть далеко, шел он медленно и дел у него было много. Было бы нелепо, [коли] область, доставшаяся с такой славой, была бы утрачена. У нас, слуг [государя], и разум и сердце служили ему до сего дня, когда мы сподобились счастья. Слуга [султана], Али, много потрудился, чтобы не случилось беды, а я, слуга [твой], хотя и находился далеко, писал обо всем, что считал правильным. Сегодня, слава Аллаху, дела пришли в порядок без того, чтобы случиться несчастью. Государь молод, воссел на место отца, желания [его] исполнились, пусть же [ему] наслаждение молодостью и царством будет на долгое время. Хотя достойных слуг много, кои пришли недавно и еще придут, но есть здесь несколько подвинутых в годах, состарившихся на службе султану Махмуду, ежели будет на то высочайшее благоусмотрение, то их следовало бы сохранить, дабы Не пошло так, как домогается враг, ведь старики — украшение царства. [Я], слуга [твой], говорю это не ради себя, ибо ясно, сколь долго мне еще осталось [жить], нет, это лишь совет, который я подаю, хотя государь выше того, чтобы нуждаться в совете слуг. Говоря эти