Такер наклоняется, и я чувствую уголком губ нежный и легкий, как перышко, поцелуй. Но даже от него у меня перехватывает дыхание.

– Я скучал по тебе, – признается Такер.

– Я тоже скучала.

Я обнимаю его за шею, а затем целую, и тут же весь мир исчезает. Остаются лишь его губы на моих губах, его руки, зарывающиеся в мои волосы, чтобы притянуть к себе, наши тела, переплетенные на кровати, и его пальцы, скользящие по пуговицам на моей рубашке.

Я не позволю ему умереть.

– Ты такая теплая, – бормочет он.

Я тоже ощущаю это тепло. Еще чуть-чуть – и вспыхну пламенем, которое будет ласкать и обжигать одновременно. Время замедляется, растягиваясь на отдельные кадры. Такер, нависший надо мной. Крохотная родинка под его ухом, которую я раньше не замечала. Наши тени, скользящие по потолку. Ямочка на его щеке, которая появляется, когда он улыбается. Как учащается его сердцебиение и дыхание. А затем я понимаю, что до меня доносятся отголоски его чувств: любовь, благоговение от прикосновения к моей коже, наслаждение от аромата моих волос…

– Клара, – отстранившись и переведя дыхание, говорит он.

– Все хорошо, – успокаиваю я, вновь притягивая к себе его голову и прижимаясь к нему щекой. Наши губы почти не соприкасаются, а дыхание смешивается. – Знаю, у тебя есть свое мнение на этот счет, и мне это кажется милым, но… что, если это все счастье, которое нам отмерено? Что, если это наша единственная возможность, прежде чем все изменится? Что тогда? Разве нам не нужно просто… наслаждаться жизнью?

После этих слов наш поцелуй становится совершенно другим. В нем появляется целеустремленность, которой раньше не было. Такер отстраняется на мгновение, чтобы стянуть футболку через голову, демонстрируя золотисто-коричневую кожу и мышцы, появившиеся благодаря родео, работе на ферме и тяжелому физическому труду. «Он прекрасен, – возникает у меня в голове мысль, – так безумно прекрасен, что мне почти больно смотреть на него». Я закрываю глаза, поднимаю руки над головой, позволяя ему снять с меня рубашку. Прохладный воздух ласкает мою кожу, вызывая мурашки и дрожь. Такер нежно проводит мозолистыми пальцами по моему плечу, цепляется за бретельку лифчика, обводит ключицы, скользит вверх по шее и останавливается у подбородка. Обхватив его ладонью, он наклоняет мою голову и вновь целует меня.

Кажется, это действительно произойдет. Я и Такер. Прямо сейчас.

Мое сердце стучит так быстро в груди, словно крылья колибри, а дыхание прерывается, будто я замерзла или испугалась. Но дело не в этом. Я просто люблю его. Я люблю его. Я люблю его. И кажется, эти слова вспыхивают в голове в ритме пульса.

Но вдруг Такер замирает.

– Что случилось? – шепчу я.

– Ты светишься.

Он резко садится.

Так и есть. Свечение очень слабое. Конечно, это сложно назвать обретением венца, но когда я раздвигаю пальцы и рассматриваю тыльную сторону руки, то понимаю, что кожа определенно сияет.

– Нет, я про твои волосы, – говорит он.

Мои волосы? Я тут же хватаюсь за них обеими руками. Они светятся. Вернее, сияют. Мои волосы словно искрящийся солнечный лучик посреди комнаты Такера. И я чувствую себя ходячим светильником.

Такер смотрит на меня.

– Все нормально. Анджела называет это comae caelestis. Знак небесного создания. Именно поэтому мама заставила меня красить волосы в прошлом году, – бормочу я.

– А ты можешь… потушить его? – спрашивает он. – Прости, но когда я смотрю на них, то чувствую… головокружение. Будто сейчас грохнусь в обморок. – Он делает глубокий вдох и закрывает глаза. – А еще небольшую тошноту.

Приятно осознавать, что я так воздействую на парня.

– Я попробую, – говорю я.

И, оказывается, это не так уж сложно сделать. Один вид напряженного лица Такера тут же лишает меня сияния.

Такер вздыхает, и уверена, с долей облегчения.

– Прости, – вновь извиняюсь я.

Он смотрит на меня и с трудом сглатывает, пытаясь вернуть себе самообладание.

– Не извиняйся. Это часть тебя. Ты не должна извиняться за то, кто ты есть. И это очень красиво, правда. Внушает благоговейный трепет. Хочется тут же упасть на колени и все такое.

– И при этом вызывает тошноту.

– Небольшую.

Я наклоняюсь и целую его во все еще восхитительно обнаженное плечо.

– Итак. Мое сияние погасло. На чем мы остановились?

Но Такер качает головой и почесывает затылок, как делает всегда, когда ему не по себе, а затем откашливается.

– Ладно, – переборов неловкость, говорю я. – Думаю, мне пора…

– Не уходи. – Он хватает меня за руку прежде, чем я успеваю встать с кровати. – Останься.

Я позволяю ему затащить меня обратно в постель. Такер тут же ложится на бок и прижимает меня спиной к себе, после чего кладет руку мне на бедро. Я пытаюсь расслабиться, чувствуя, как его дыхание щекочет затылок, и прислушиваясь к тиканью часов на тумбочке. Что, если мне никогда не удастся научиться контролировать венец? Что, если каждый раз в подобных ситуациях, когда меня будет охватывать счастье, я буду загораться, словно лампочка? Я засвечусь, Такера затошнит, а потом… полный облом.

Какие-то мрачные перспективы. Словно во мне встроенная система контрацепции. Чуть что, и тело тут же светится.

А затем в голове вспыхивает мысль, что он может умереть, так и не занявшись любовью.

– Это не имеет значения, – шепчет Такер.

Он поднимает свою руку и сжимает мою ладонь.

О боже. Мой. Неужели я сказала это вслух?

– Что не имеет значения? – уточняю я.

– Сможем мы или нет… ну, ты знаешь, – говорит он.

У меня не укладывается в голове, как он догадывается, о чем я думаю, не умея читать мысли.

– Я все равно люблю тебя.

– И я люблю тебя, – отвечаю я, а затем разворачиваюсь, прижимаюсь лицом к его шее и, обняв его покрепче, решаю полежать рядом, пока он не уснет.

Я просыпаюсь оттого, что кто-то раздвигает занавески. Открыв глаза, я вижу мистера Эйвери в комбинезоне, который стоит спиной ко мне и смотрит в окно в лучах солнца, только взошедшего над сараем.

– Проснись и пой, сынок, – говорит он. – Коровы сами себя не подоят.

И тут он поворачивается. А затем замечает меня. Его рот открывается. Я уже давно открыла рот и даже задержала дыхание, словно это как-то могло помочь скрыться от его взгляда. Так что теперь мы смотрим друг на друга, как пара выброшенных на берег рыб.

Снаружи кричит петух.

Такер что-то бормочет. А через мгновение переворачивается на другой бок, стаскивая с меня одеяло.