У меня мурашки бегут по телу. Я всегда нервничаю, когда в разговоре с людьми упоминаются ангелы, а сейчас это происходит на уроке английского языка. Уверена, маме бы не понравилось, что мы изучаем это произведение.

Хотя, думаю, она уже знает об этом. Она всегда обо всем знает. Вот только мне ничего не говорит.

– Отлично, Венди, – хвалит мистер Фиббс. – Я вижу, ты читала пособие с анализом текста этой поэмы.

Лицо Венди в тот же миг становится великолепного малинового оттенка.

– Нет ничего плохого в том, чтобы читать такие пособия, дорогая, – с улыбкой добавляет учитель. – Всегда интересно узнать чужое мнение. Но гораздо важнее, чтобы вы и сами научились понимать текст. Прочувствуйте эти слова, а не просто услышьте их: «О, как он низко пал, тот, кто сияньем затмевал свет мириады звезд», – продекламировал он по памяти. – Красивые слова, но что они означают?

– Он говорит о том, каким был ангелом, – вдруг отвечает Анджела. Она, как и все мы, не сказала и слова за все это время, но, по всей видимости, ей стало трудно сидеть и молчать, пока мистер Фиббс говорит об ангелах. – Он сокрушается о том, как низко пал, потому что хоть, по его словам, и предпочел бы управлять адом, чем прислуживать Богу на небесах, но все еще скорбит о том, что оказался… – она опускает взгляд на книгу и читает: – «… в полнейшей тьме… и трижды дальше здесь до Бога и Небес, чем от ядра земли до полюса любого». Не уверена, насколько это далеко, но звучит не очень.

– Ты прочувствовала это нутром?

– Эм… – Анджела из тех, кто во всем полагается на ум, а не на сердце. – Я не уверена.

– Ну, по крайней мере, это очень вдумчивая интерпретация, – говорит учитель. – Вспомните, что говорит Мильтон в начале книги. Он хотел передать идею противостояния Богу, как через восстание падших ангелов, так и в сердце человека, что привело к грехопадению Адама и Евы в саду Эдема…

Я ерзаю на стуле от неловкости. Мне не хочется изучать идею противостояния Богу. На мой взгляд, это не самая лучшая тема для разговора с учетом того, что я решила бороться со своим предназначением.

– Мистер Фиббс, у меня вопрос, – говорит Анджела.

– Отлично, – откликается он. – Судите человека по его вопросам, а не по данным им ответам.

– Верно. Сколько вам лет? – спрашивает она.

Учитель смеется.

– Нет, я серьезно. Сколько вам лет? – упорствует она.

– Это не имеет никакого отношения к теме урока, – отвечает он, но его голос звучит так резко, словно Анджела его напугала, вот только мне непонятно, чем. Мистер Фиббс приглаживает свои седые волосы и крутит в руках кусочек мела. – Давайте вернемся к Сатане и его бедственному положению?

– Я просто хотела узнать, не ровесник ли вы Мильтона, – притворяясь идиоткой, говорит Анджела с таким весельем в голосе, будто спрашивала о чем-то несерьезном, хотя это не так. – Ну, может, вы тусовались вместе?

Если я не ошибаюсь, то мистер Фиббс говорил, что Мильтон умер в тысяча шестьсот семьдесят четвертом году. И если учитель действительно общался с поэтом, то ему уже больше трехсот пятидесяти лет.

Неужели это возможно? Я смотрю на его обвисшую кожу и множество глубоких морщин, скопившихся на лбу, вокруг глаз и рта. Да и его пальцы скрючены, как корни у дерева. Он явно старый. Но сколько же ему лет?

– Мне бы очень хотелось этого, – трагично вздыхая, говорит мистер Фиббс. – Но, увы, Мильтон умер задолго до моего рождения.

Звенит звонок.

– Ох, – говорит он, не сводя голубых глаз с Анджелы. – Звонок меня спас.

Ночью я тайком улетаю на ранчо «Ленивая собака». Ничего не могу с собой поделать. Может, всему виной моя ангельская натура. Я сижу у окна Такера и, не обращая внимания на падающий снег, смотрю, как он делает домашнее задание, готовится ко сну (не подумайте ничего такого, я не извращенка и отвернулась, когда он переодевался) и ложится спать.

По крайней мере, сейчас он в безопасности.

Я снова подумываю рассказать ему о своем сне. Мне ненавистно, что приходится это от него скрывать. Думаю, он заслуживает знать свое будущее. Меня так бесит, что мама что-то от меня скрывает, но сейчас я поступаю точно так же. Я утаиваю от него свой сон, чтобы не тревожить его понапрасну, если по какому-то счастливому стечению обстоятельств неправильно разгадала свое видение. Я скрываю все, потому что даже если он об этом узнает, то ничего не изменится. Я защищаю его.

Но это все равно отстойно.

Примерно в половине первого его окно внезапно распахивается. К этому времени я успела задремать и так из-за этого пугаюсь, что чуть не сваливаюсь с крыши. Но сильная рука удерживает меня от падения и затягивает на подоконник.

– Привет, – с улыбкой говорит Такер, словно мы просто столкнулись на улице.

– Эм, привет.

– Хорошая ночь для преследования, – замечает он.

– Нет, я…

– Затаскивай свою задницу в комнату, морковка.

Я неуклюже забираюсь внутрь, пока он надевает футболку и, скрестив ноги, усаживается на кровать. А затем выжидающе смотрит на меня.

– Разве это преследование, если ты рад меня видеть? – робко спрашиваю я.

– Как долго ты там просидела?

– А как давно ты меня заметил?

– Примерно час назад, – говорит он и недоверчиво качает головой. – Ты сумасшедшая, ты же знаешь?

– Уже и сама начинаю так думать.

– Так ты мне скажешь, почему торчишь здесь?

Он похлопывает по одеялу рядом с собой, и как только я опускаюсь на кровать, тут же обнимает меня.

– Мне хотелось тебя увидеть, – говорю я, прижимаясь к нему. – Эти выходные длились целую вечность, а в школе мы почти не общались.

– Верно. Как вы сходили в поход? – подняв брови, интересуется он. – Кажется, я еще ни разу не ночевал на снегу. Звучит не особо весело.

– Ну, там не было снега, – отвечаю я и рассказываю о собрании.

Конечно, я не упоминаю ни об аде, ни о Чернокрылых, ни о том, что в мистере Фиббсе тоже течет ангельская кровь, но остальное не скрываю. Знаю, маме бы это не понравилось. И Кристиану. И, конечно же, Анджеле. Ведь она не раз повторила мне, что это тайные собрания. Будто мне следовало собрать все выходные в большую папку и поставить на ней огромный штамп «Конфиденциально».

Так что я рассказываю все, что могу. Секретность еще не въелась мне под кожу. Я не готова утаивать свою жизнь от Такера. Потому что в одном уверена наверняка: я люблю его. И если буду честна с ним в этом, то мне будет намного легче скрывать от него кое-что другое.

К тому же он довольно спокойно воспринимает новость о собрании.

– Это больше напоминает церковный лагерь, – говорит он.

– Скорее уж воссоединение семьи, – поправляю я.