бездействие в делах богохульства. Ситуация изменилась только с принятием императорского указа 1495 года против богохульства, который, вероятно, не в последнюю очередь был вдохновлен французским законодательством. Однако это скорее прелюдия к интенсификации законодательства в начале Нового времени, чем завершение средневековых усилий, и мы обратимся к этому позже.

Тот факт, что в немецкоязычном средневековом мире монархи и князья почти не предпринимали никаких действий против богохульства, не означает, что оно оставалось безнаказанным. Потому что были и другие акторы, которые принимали законы, – городские общины. Фактически первый достоверный закон против богохульства издал не папа, не монарх, а город. Вероятно, это был город Арль на юге Франции, в статутах которого фигурирует богохульство, – около 1200 года, точная дата неизвестна. В них говорится, что если уж наказуемы оскорбления в адрес людей, то тем более должна быть наказуема хула на Бога и Деву Марию. Тот, кто во время игры будет хулить Бога, должен заплатить 20 солидов в качестве покаяния, половина из которых должна быть уплачена прокуратуре, а половина – муниципалитету. Тех, кто не мог заплатить штраф, ждали позорная участь и изгнание из города[313]. Запрет на богохульство в венском муниципальном законе герцога Леопольда VI со всей определенностью датирован 18 октября 1221 года. Кто хулит Господа Бога или святых его (употреблен не глагол blasphemare, а глагол vituperare), говорится в этом документе, тому отрежут язык; у преступника нет возможности искупить наказание денежной выплатой. Вместе с аналогичным положением о запрете лжесвидетельства запрет на богохульство с тех пор должен был оставаться неотъемлемой частью венского городского законодательства[314].

Таким образом, Вена стала первым городом Центральной Европы в сфере борьбы с богохульством, в том числе и в отношении заслуженного наказания в виде отрезания языка[315]. К концу века к ней присоединились другие города – Брно, Люцерн, Иглау и Вюрцбург[316]. С ростом числа муниципальных статутов в позднем Средневековье положения против богохульства становились все более частыми – к началу Нового времени стало почти правилом, что муниципальные уголовные нормы содержали запрет на богохульство. Очень сходной была ситуация в Италии. В середине XV века проповедник Антонин Флорентийский считал само собой разумеющимся, что во всех благоустроенных городских общинах должны быть приняты статуты, чтобы противостоять тем, кто богохульствует, штрафами или другими санкциями[317].

Диапазон грозящих санкций за богохульство ныне хорошо известен, особенно в отношении Центральной Европы. Фактически здесь наблюдаются два основных варианта: суровые телесные наказания, как в Вене или Брно, или штрафы, как в основном предусматривалось во многих немецких статутах. Однако многие правовые нормы в них также предусматривают более суровые наказания за более серьезные правонарушения или в отношении рецидивистов. Даже тех, кто был слишком беден, чтобы платить штраф, часто наказывали более сурово: это – явный пример сословного правосудия, в котором современники не видели ничего плохого и в отношении других преступлений. Помимо наказания увечьем языка, эти более суровые санкции также включали порку и универсальное оружие городов позднего Средневековья и раннего Нового времени – временное или постоянное изгнание. Все чаще в соответствующих правовых нормах богохульникам грозили надевание ошейника и публичное выставление у позорного столба. Честь тех, кто бесчестил Бога, тоже должна была быть посрамлена[318].

Уголовные положения против богохульства в правовых нормах позднего Средневековья были чем угодно, но только не пустыми угрозами. В сохранившихся в достаточно большом количестве судебных протоколах можно найти множество свидетельств фактического преследования и наказания[319]. В южных городах Германии и Швейцарии, а также во Франции, спектр наказаний варьируется от многочисленных штрафов до телесных наказаний и, в отдельных случаях, – казней. Нередко при этом наказания комбинировались: перед изгнанием из города провинившихся часто ставили у позорного столба или подвергали публичным телесным наказаниям. Следует учитывать, что свидетельства о более суровых наказаниях за особо серьезные правонарушения или в качестве замены неуплаченных штрафов обычно до нас доходят лучше, чем сведения о простых штрафах, и что наказания в виде исключения из общины часто затрагивали маргиналов. Однако в общей структуре преступности позднего Средневековья богохульство играло, насколько мы можем судить, лишь скромную роль; на него приходилось от одного до пяти процентов от общего числа преступлений. В имперском городе Констанц между 1430 и 1460 годами перед городским судом низшей инстанции из-за богохульства предстали в общей сложности 55 мужчин и 2 женщины, то есть около 3,3 % всех провинившихся[320]. Однако в отдельные годы эти цифры носят массовый характер; например, за 1423 год сохранился список примерно 20 провинившихся, что свидетельствует о настоящей кампании. Кроме того, в уголовном суде рассматривались и серьезные дела: в 1443 году был приговорен к смерти человек, чьи злобные клятвы против Бога и Пресвятой Богородицы «не вполне пригодны для написания». А в 1458 году бюргер Ганс Гесс поклялся «влагалищем (fotze)» Богоматери; в наказание он был пригвожден к столбу за язык и оставался в таком положении, пока не вырвался на свободу. В целом общее впечатление таково, что богохульство постоянно присутствовало в судах, но нигде не было массовым преступлением.

Мотивы преследования и препятствия к преследованию

Наказание богохульников открывало перед властями позднего Средневековья интересные возможности. Таким образом монархи могли наглядно продемонстрировать свое законодательное рвение и благочестие. В связи с этим часто приводят пример, относящийся к французскому законодательству о богохульстве. Иногда эту историю рассказывают о Филиппе II, иногда – о его внуке Людовике IX Святом. Речь идет о благочестивом рыцаре, который, только прибыв в Париж, стал свидетелем богохульства. Не мудрствуя лукаво, он наказал богохульника, сына богатого горожанина, пощечиной. Рыцаря арестовали и привели к королю, который гневно потребовал его объяснений. Рыцарь спокойно ответил, что причина – в верности высшему Царю. Наверняка сам властитель счел бы неверным всякого, кто закроет глаза на оскорбление в адрес монарха и оставит его безнаказанным; насколько же громче вопиет об отмщении оскорбление высшего Царя. Этот довод убедил властителя, и он не только похвалил рыцаря за верность, но в то же время приказал ему в случае необходимости применить сопоставимое наказание в любом уголке королевства[321].

Наводящий на размышления переход от земного властителя к небесному стал стандартным аргументом, иллюстрирующим серьезность преступления богохульства.

Французский король Филипп IV позже утверждал, что преступление против величия Бога требует немедленного вмешательства земного величия, которое во многом обязано своей властью божественной благодати. Этот параллелизм между божественным и земным величием уже присутствовал в Ветхом Завете: «Не хули Бога; не злословь начальника в народе твоем» (Исх. 22: 27 [28]). Оно усилилось в начале Нового времени, когда королевские ордонансы начала XVI века рассматривали богохульство как преступление против божественного величия (crime de lèse-majesté Divine)[322]. Брюссельский адвокат Йос де Дамхаудер с благодарностью поддержал это