глупцов-богохульников от 1498/1499 года проповедник из Страсбургского собора Иоганн Гейлер фон Кайзерсберг прямо обратился к дающим недостойные клятвы и сыплющим проклятия. Эти люди, по его словам, используют слабые человеческие члены, в которые Бог облек себя ради человечества, чтобы хулить самого Бога, показывая тем самым свою неблагодарность: «Скажи мне, богохульник, какое зло сделал он тебе, что ты хулишь мозг, голову, глаза, шею, сердце, пот, кровь и плоть Господа нашего Иисуса Христа?» Разве Христос не носил на голове терновый венец, разве его глаза не плакали на кресте, разве он не пролил свою кровь за богохульника, чтобы тот мог быть искуплен?[344] Порицания Гейлера относятся здесь не только к богохульным клятвам, но косвенно и к их положительному антиподу, к проникновенному благочестию страстей, характерному для того времени. В позднем Средневековье тело Христа занимало особое место в религиозной мысли не только в форме Евхаристии, но и в напряженных размышлениях на такие темы, как раны и орудия страстей, ставшие предметом особого почитания, как arma Christi (оружие Христово). Существовала даже особая группа молитв, «Воспевание членов Христа», в которой в благочестивой преданности визуализировались отдельные части тела Сына Человеческого[345]. Не только здесь в богохульных выражениях видна темная изнанка практик благочестия; возвышенная речь и богохульство тесно связаны.

Дурные клятвы встречаются не только в немецкоязычных районах, но и во многих других регионах Европы. Одним из их центров, возможно, была Англия в период позднего Средневековья и Ренессанса – даже давно распространенное междометие Zounds! имело свое происхождение от клятвы страстями (wounds[346]). Богословы и моралисты боролись с этим злом столь же упорно, сколь и безуспешно. В 1531 году Томас Элиот жаловался, что тело Христа разрезают на куски, а дети играют с его руками и костями, как будто это вишневые косточки. А в поэме Уильяма Данбара «The Sweirers and the Devill» («Клятвопреступники и дьявол», ок. 1520 г.) сатана устраивает состязание на самую сильную клятву на рынке – побеждает священник[347]. Во Франции клятвы par aucuns des membres de Dieu (некоторыми членами Бога) также занимали центральное место среди богохульств, против этих клятв велась борьба, о чем свидетельствует упоминание о них в ордонансе Людовика Святого от 1268 года. Во французских судебных источниках позднего Средневековья мы часто встречаем клятвы телом, головой или плотью Бога, а также его кровью или смертью, его терновым венцом или крестом.

Кроме того, однако, чаще можно встретить и другие богохульные выражения, призванные выразить демонстративное пренебрежение к Богу. Типичными во франкоязычном мире являются такие фразы, как «Вопреки Богу!» («Maugré Dieu») или «Я отрекаюсь от Бога!» («Je renye Dieu»)[348]. На первый взгляд, как может показаться современному наблюдателю, они попадают под категорию открытого и намеренного богохульства, но на самом деле соответствующий контекст свидетельствует, что такие фразы были на том же уровне в повседневном общении, что и клятвы членами и страстями Христовыми в немецкоязычном регионе. Аналогичная ситуация сложилась и в Средиземноморском регионе. До появления в Венеции чиновников, «наказывавщих за богохульства», они звучали, например, как «Al cospetto di Dio»[349] (возможно, в смысле «В лицо тебе, Бог!») или «Al dispetto di Dio», т. е. «Назло Богу». В 1646 году Джованни Паоло Сорратини, как говорят, поклялся «Божьей шлюхой» (puttana di Dio), «шлюхой Господа, влагалищем Бога, кровью Бога». Клятвы задницей (culo) или влагалищем (potta) Бога, Марии или святых были также распространены в других регионах Италии[350]. В испаноязычном мире, будь то в метрополии или в колониях Нового Света, можно было услышать похожие формулировки, такие как «Я не верю в Бога!» («Descreo de Dios»), «Будь проклят Бог!» («Pese a Dios») или «Отрекаюсь от Бога!» («Reniendo de Dios»)[351].

Богохульные проклятия

Клятва и проклятие всегда считались близкими друг другу, поскольку клятва – это не что иное, как условное самопроклятие. С его помощью клянущийся призывает Бога в свидетели истины, а также – в случае лжи – в мстители[352]. По сравнению с другими языковыми грехами, добиться ясности в отношении значения maledictio («проклятия») было сравнительно легко. Проклятие означало, как лаконично выразился Гейлер фон Кайзерсберг около 1500 года, пожелание зла другому. Этот автор показал это на красочных примерах: «Чтобы падучая [эпилепсия] настигла тебя», «Чтобы пляска святого Вита [хорея] поразила тебя» или «Чтобы чума одолела тебя»[353]. Даже эти проклятия, которые сами по себе отнюдь не богохульны, трудно совместить с христианской заповедью о любви к ближнему. Однако эти речевые акты ни в коем случае не осуждались огульно. Бытие показывает, как Творец проклял Адама и Еву, а Яхве, Бог Ветхого Завета, не скупился на акты возмездия врагам Израиля. Более того, святые мужи, такие как Ной, проклявший своего сына Хама (Быт. 9: 25), пророки, такие как Елисей, проклявший детей, насмехавшихся над ним (4Цар. 2: 23–24), или апостол Петр, проклявший Симона Волхва (Деян. 8: 20), не воздерживались от проклятий. Для всей средневековой церкви проклятие было мощным и легитимным инструментом, позволяющим исключить непокорных, хотя бы на время, из сообщества богоспасаемых и таким образом добиться послушания от них[354]. Поэтому проклятия могли быть разрешены (даже заповеданы!), если они исходят от Бога или узаконенного им органа власти. Их использование обычными гражданами, даже из личной мести или других злых намерений, было строго запрещено.

Таким образом, в позднем Средневековье и в эпоху Реформации богохульные проклятия добавлялись к дурным клятвам в качестве еще одного основного варианта богохульства. Часто между ними не делается точных различий; flüchen («проклятие») и schwören («клятва») использовались в Германии как синонимы, так же как swearing и cursing в Англии[355]. Гамбургский мандат 1515 года гласил, что привычка насмехаться, клясться, проклинать и сквернословить, к сожалению, распространилась как среди молодежи, так и среди пожилых[356]. Некоторые дела из Юберлингена того же периода показывают, как могло выглядеть сочетание клятв и проклятий. Сообщается, что Августин Бадер ежедневно клялся: «Чтобы святые страдания Бога опозорили тебя», «Чтобы бессилие Бога опозорило тебя» или «Чтобы кровь Бога опозорила тебя». А Ганс Салат из Креенрида бросил вызов своему оппоненту словами «Чтобы Божье таинство, Божий крест и Божьи муки посрамили тебя»[357]. Нагромождение различных божественных атрибутов, очевидно, могло увеличить силу проклятия. Если воспринимать идиомы буквально, то, конечно, можно обнаружить некоторые словесные уколы в адрес того, к кому обращаются, например, когда божественное бессилие (имеется в виду бессилие Иисуса при страстях) упоминается как источник силы.

Проклятие именем Бога часто считалось достаточно предосудительным, но проклятия в адрес Бога, его матери и святых, несомненно, были серьезной формой богохульства, о чем уже говорилось в Кельнском статуте 1437 года[358]. Творец как адресат проклятия, как тот, кому желают зла, – это было