батько ослеплен, чуть ли не святой ее считает!

– Может, все же ошибаешься? – осторожно предположил Степка. – Не зря говорят: «Чужая душа – потемки». А ну, как она на самом деле добрая и хорошая? Ведь не просто же так твой отец ее полюбил!

– Так молодая, красивая, как же не влюбиться в нее! Да еще при хворой жинке… Мать-то в последние годы и не вставала почти. Ты сам подумай, – воскликнул вдруг Тимош, сверкнув глазами, – будь она хорошей, люби батька по-настоящему, разве бы я молвил хоть слово поперек? Да ни за что! Понимаю, что мать уже не вернешь, а батько не святой… Он мне так и сказал вчера: иной муж, наверное, до конца жизни хранил бы верность покойнице, а я не из железа сделан и не монах. Я же все понимаю, не хлопчик глупый. Потому и молчал в Субботове, даже когда мать еще… – Тимош вдруг умолк на полуслове, неумело сделав вид, будто поперхнулся.

«Стало быть, твой отец взял ее в полюбовницы еще при живой жене, – сделал вывод Степка. – Грех, конечно, но это не моего ума дело».

– Ну, что тут сказать… – пожал он плечами. – Отец родной, не чужой человек. А Господь заповедал, чтобы дети отцов слушались да почитали. Может, он и впрямь ошибается, но, ежели ты будешь против, только хуже сделаешь! И себе, и ему.

– Понимаю, – кивнул Тимош. – Все понимаю! И жалко батька, и такая злость порой берет! Ведь храбр, умен, прозорлив, многие тысячи за ним готовы идти куда угодно, хоть на лютую погибель. А эта змея будто околдовала его, разума да зрения лишила… Как бы отвадить от нее, ума не приложу… – Гетманенок вдруг умолк на полуслове, а в его глазах загорелся какой-то чудный, нехороший огонь. Он испытующе поглядел на Степку. – Слушай, ты бы хотел, чтобы мы сдружились?

Новик чуть не подскочил, словно уколотый шилом пониже спины. Но все же взял себя в руки.

– Хотел бы, конечно! – произнес, стараясь не показать восторга.

«Слава Богу! Похоже, поручение государево удастся выполнить. Да еще так быстро и легко! Ай да Степка Олсуфьев, ай да щучий сын!»

– Тогда как друга прошу: следи за нею в оба! Как приедет сюда, глаз не спускай! Меня-то она опасается, знает, что разгадал ее натуру, а ты – человек новый, тебя бояться не станет. Опять же, ты из чужих краев. Жинки – они же любопытные, им всюду нос сунуть нужно, все разузнать. Вот и говори с ней, про город свой стольный рассказывай, про тамошние порядки… А сам прислушивайся, запоминай, что скажет, да как бы между делом, невзначай, выпытывай: по доброй ли воле она с нашего хутора сбежала или ее и вправду силой увезли, любит ли батька по-настоящему иль только притворство… Сможешь? – гетманенок с надеждой уставился на Степку.

– Я вообще-то с жинками дела особо не имел… – промямлил растерявшийся Степка. – Но раз тебе нужно, постараюсь!

«В конце концов, мне велели искать подходы к людям, близким к самозваному гетману… А полюбовница – уж куда ближе!»

– Спасибо тебе! Не забуду! – расплылся в доброй улыбке Тимош. – Так мы друзья отныне?

– Друзья! – охотно отозвался новик.

«Батько будет доволен. Задружились с лазутчиком! А заодно и мое дело сделаем…»

* * *

Много испытаний вынес за свою не такую уж и долгую жизнь храбрый и грубый полковник Лысенко. И рубился с врагами столько раз, что можно сбиться со счета, и ранен был неоднократно, и богатую добычу брал, и даже стоял связанным перед катом с секирою, ожидая неминуемой смерти. Но никогда еще не было ему так тяжело! Втайне проклинал он и злую судьбу, что вздумала столь жестоко над ним посмеяться, и гетмана, который не нашел другого человека для столь деликатного поручения, и бисову жинку эту, которая, как назло, оказалась ангельски красивой, встревожив его загрубелую душу и ожесточившееся сердце, и себя самого. Матерый казак, ужас для врагов, а раскис, словно глупый хлопчик! Жинка покоя лишила! Тьфу, позорище-то какое…

Странное дело: Дануська, хоть тоже красива была, молода и женской статью удалась отменно, не пробудила в нем за долгую дорогу никакого желания. Вовчур и себе не позволил ни малейших вольностей, и казакам строго-настрого запретил, под страхом суровой кары. Конечно, те все же украдкой скользили по Дануське похотливыми глазами, будто раздевая и лапая, но полковник понимал: вот с этим бороться бессмысленно, ведь из плоти и крови сделаны, не железные. Смотреть – черт с ними, пусть смотрят, даже грешат мысленно. Но только когда жинка одетая! А подсматривать, как моется или переодевается, – ни-ни! Застав одного казака за подглядыванием, Вовчур от всей щедрой полковничьей души вытянул его канчуком поперек спины, посулив в следующий раз выпороть так, что три дня ни лечь, ни сесть не сможет.

– Она вместе с нами приказ пана гетмана исполняет! Значит, относись к ней как к сестре. Ясно?

Когда судьбе было угодно устроить встречу на глухой лесной дороге, когда Дануська пронзительно закричала: «Пани Елена!», полковник испытал лишь безмерное удивление, быстро сменившееся радостью, что гетманскую просьбу удалось выполнить, да еще столь легко. Присматриваться к жинке поначалу было недосуг: люди, напавшие на нее, в первые мгновения не разобрались, что казаков гораздо больше, попытались дать отпор, и пришлось вразумить их саблями. А он сам сошелся в поединке со странным человеком в шляхетской одеже, вроде бы защищавшим гетманскую полюбовницу! Хорошо, что лишнего греха на душу не взял, удалось оглушить.

А потом… Посмотрел на лицо жинки, лежавшей на снегу в беспамятстве, возле которой металась и причитала Дануся, – и словно теплая волна прошла по сердцу, смывая корку, наросшую за долгие годы. Боже, какая красавица! Ах, ясновельможный гетман, ну и любимец фортуны! Что на поле боя, что на перине мягкой… А уж когда пани Елена, очнувшись, улыбнулась ему, полковник со страхом почуял, как начало гореть от смущения лицо. Потому и настоял на немедленном возвращении, даже без мести гетманскому обидчику, собачьему сыну Чаплинскому. Как-нибудь после, от кары не уйдет.

Обратный путь выдался сущей мукой. Вовчур старался как можно реже смотреть на красавицу, лишившую его покоя, а на привалах и ночлегах устраиваться подальше от нее. Без устали повторял себе: «Это жинка гетмана нашего, вождя и благодетеля!» Но все было тщетно. Ангельское овальное личико с пронзительными темно-серыми глазами неотступно стояло перед его мысленным взором, пробуждая желания, от которых скрипел зубами храбрый полковник и сжимал кулаки. А уж во сне… Что