только не делала с ним окаянная жинка! Рассказать кому – не поверят… Да и мыслимо ли рассказывать о таком? Даже попу на исповеди не посмеешь признаться – язык от стыда отсохнет!

Помрачнел Вовчур. И без того лицо его было суровым, будто из камня вытесанным, а теперь и вовсе могло в страх вогнать. Казаки, чуя, что полковник не в духе, старались вести себя тихо и не лезть ему на глаза. Один лишь Брюховецкий не обращал на это никакого внимания, потому что сам был одержим точно такими же заботами. И все тот же грешный сон, приснившийся ему в придорожной корчме, упорно повторялся каждую ночь. А главное, сводила с ума не менее грешная мысль: может, нужно было махнуть рукой на приличия, галантность и даже на чувство благодарности к Хмельницкому и воспользоваться любезным приглашением пани, разделив с нею постель, когда они останавливались на ночлег в маетках да корчмах? Прилег бы на самый краешек, подальше от искусительницы… а там уж наверняка случилось бы то, что завещано самой природой. Или сразу, или немного погодя, но случилось бы! Она же сама этого хотела, в том нет сомнений. Может, не надо было идти наперекор зову сердца и плоти? Ах, эти бисовы правила хорошего тона, чтоб им… Хмельницкий все равно ничего бы не узнал!

Глава 20

«Карусель» привела Вишневецкого в восторг. Князь сиял и не жалел похвальных слов:

– Матка Бозка, и снова – как просто, но эффективно! Это же будет лавина огня, настоящая лавина! Пусть оружие малой мощи, но на близком расстоянии, да в таком количестве… Я очень доволен.

«Ну, попроси хоть что-нибудь! – снова влез внутренний голос. – Ты же сам знаешь: милость начальства – штука переменчивая… А звание и поместья в любом случае останутся. Или не хочешь сыну титул передать?!»

Естественно, ему пришлось тут же снова отправиться по давно проторенному маршруту. Во-первых, не люблю, когда мне указывают. Во-вторых, еще неизвестно, сын ли родится. Приборов для УЗИ в той эпохе не было, так что пола будущего ребенка мы с Анжелой не знали. С тем же успехом на свет может появиться девочка. В-третьих, я все-таки очень опасаюсь, все ли пройдет благополучно, так что лучше мне про ребенка вообще не напоминать. В-четвертых… Ну, не привык я выпрашивать у начальства награды, не привык, и все тут!

– А как пан думает назвать сию новинку? – с интересом спросил Вишневецкий.

– Пулемет! – машинально ляпнул я, все еще поглощенный мыслями о будущем прибавлении семейства. Потом, конечно, спохватился, но было уже поздно. Как с теми «гениальными виршами».

– Пулемет? – задумчиво повторил князь, «переваривая» незнакомое слово. – Гм! В самом деле, ведь пули буквально летят градом, словно их кто-то мечет… Очень хорошее сравнение! Пусть так и будет. Пан полковник согласен? – он повернулся к Тадеушу.

– Э-э-э… – Мой помощник не сразу ответил, потом почему-то вздрогнул и смущенно закашлялся. – Проше ясновельможного, задумался… Мне внезапно пришла в голову одна мысль, касающаяся гимна нашей конной артиллерии. Там как раз хорошо подойдет это слово!

– У талантливого начальника и подчиненные такие же! – одобрительно кивнул Иеремия, пребывавший после успешной демонстрации нового типа оружия в самом добром расположении духа. – А что за мысль, если не секрет?

Тадеуш неуверенно перевел взгляд на меня:

– Пусть пан Анджей не сердится… Конечно же, я не дерзаю вставать на один уровень с ним, да это и невозможно! Просто мне показалось, что в нашем гимне очень хорошо прозвучит новый куплет. Осенило внезапно, будто молния в голове сверкнула!

– Какой куплет? – насторожился я.

– И с налета, с поворота,

По толпе врагов густой

Метко бьет из пулемета

Пулеметчик молодой! —

продекламировал Тадеуш своим сильным, звучным тенором.

– Отменно! – восхитился Иеремия. – Просто отменно!

Я судорожно сглотнул воздух. Хорошо, конечно, что хоть не «по цепи»…

«Плагиаторы хреновы!» – возопил возмущенный голос издалека.

* * *

– Как хотел бы я, чтобы случилось чудо – и великий государь Московский своими глазами мог узреть, сколь любит и почитает его наш православный народ! – воскликнул Хмельницкий. – Но увы, одному лишь Создателю подвластны чудеса. Поэтому рассчитываю на тебя, дьяче! Уж не сочти за труд и сам расскажи в Москве, да как можно подробнее, что ты видел. Я, конечно, государю о том отпишу, но ведь одно дело, когда посторонний человек пишет, и совсем другое – когда посол рассказывает… – Гетман чуть заметно усмехнулся, лукавые искорки загорелись в глазах. – Ведь правда же?

– Правда, истинная правда! – с трудом одолевая дремоту, кивнул дьяк, разморенный после обильного ужина.

К столу были поданы не только постные блюда, но и скоромные. На возражения Бескудникова Хмельницкий заверил, что-де сам митрополит киевский дал ему благословение, указав, что гости, прибывшие издалека, могут быть приравнены к странникам, а странники могут нарушить пост, не совершая тем греха. В Лавре, в священном месте, было неловко воспользоваться этим разрешением, но здесь-то не храм Божий, а мирское жилище! Дьяк, всегда любивший плотно и вкусно покушать, внял этим доводам, решив: «Если что – грех не на мне, а на митрополите!» И отдал обильную дань яствам. Гетман и приглашенные к обеду особы – генеральный писарь Иван Выговский, полковники Кондрат Бурляй и Силуян Мужиловский – тоже вкусили от многих блюд, и немало. А где ж это видано, чтобы под добрую трапезу да не выпить! Особенно если произносятся тосты за здравие великого государя русского, и семейства его, и сына – наследника престола… Тут уклоняться – себе дороже, даже если знаешь, что трезвая голова нужна!

Словом, когда из трапезной перешли в иные покои, дабы вести разговор, ноги у дьяка предательски заплетались, а стены перед глазами так и норовили куда-то сдвинуться. Натолкнувшись на косяк в просторном дверном проеме, Бескудников запоздало спохватился: «Пить надо было меньше!» Но что толку сожалеть о содеянном?

– Не раз посылал я в Москву письма, прося великого государя принять войско Запорожское и народ наш под его высокую руку, – продолжал Богдан. – Безмерно счастлив был и горд, когда царь русский удостоил меня милостивым ответом, похвалив и меня, и моих людей за усердие в защите святой веры нашей и за храбрость в борьбе с ее притеснителями. Письмо то храню как святыню, благоговейно устами к нему прикасаюсь, будто к иконе! – (Выговский лишь чудом удержался от ехидной усмешки, вспомнив, как раздраженно отреагировал гетман на эту похвалу царскую.) – Теперь же, к великой радости нашей, государь оказал нам еще большую честь, прислав посла