свои резоны имеются.

— Я и не думаю, — киваю я. — Тут для меня секретов нет.

— Горбачёв тоже поддержал, — объясняет Гурко, — потому что Андропов «за», тут заранее всё ясно. Громыко в данном вопросе нейтрален. Но изюминка в том, что генсек тоже за тебя.

Ну, да, за меня. Только он, наверное, сам пока не знает насколько он за меня. Я как бы сказал всё, как есть, насчёт него и не соврал даже… Практически…

— Это ты ловко провернул, очень ловко, — продолжает восхищаться Гурко. — Всех обманул, каждому недоговорил, и все сказали, что Брагин большой молодец. Даже мой, в итоге.

— Он прямо в воздухе переобулся, — усмехаюсь я.

— Как-как? Что это значит?

— Значит, что очень ловко поменял мнение на диаметрально противоположное. Ещё и благодарность главреду передал.

— Ну, а как? Ему теперь больше других надо показать, что он возмущён и потрясён такими ужасными делами. Будет активность демонстрировать.

— А правда, что его после войны не взяли в ЦК из-за того, что он бабник?

— Правда-правда, — хмурится Гурко. — Только не болтай об этом.

— Так все же знают, — усмехаюсь я.

— Все, да не все. Из-за этого-то он и взбеленился больше всего. Из-за покровителей, у которых рыльце в пушку. Ну, в статье твоей…

Я киваю. Расчёт на это и был. Теперь он сам своими же руками будет топить Зевакина. В тюрьму не посадит, а вот партбилета лишит, наверное. За его унижение и позор кто-то должен ответить.

На столе звонит телефон. Гурко отвечает.

— Да, Михаил Сергеевич, у меня… Понял… Понял… Сейчас передам. Хорошо. Всего доброго.

Он кладёт трубку.

— Ну, Егор, у тебя бенефис сегодня. Горбачёв звонил. У него там Андропов сейчас, просит тебя зайти.

— Андропов?

— Да, он. Иди.

Секретарь кивает на дверь, и я захожу.

— Товарищ генерал армии, рядовой Брагин по вашему приказанию прибыл! — чеканю я каждое слово.

— Брагин, — морщится Андропов. — Ну что за страсть к балагану! И так всё политбюро со смеху катается. Надо тебя для дальнейшего прохождения службы на проспект Вернадского отправить. В цирк. Будешь там клоунам репризы сочинять.

Горбачёв мягко, как бы немножко свысока, но, в тот же момент демократично и капельку подобострастно улыбается. Такая улыбка достигается многолетними тренировками и демонстрирует высокое мастерство своего хозяина.

— Балаган, помноженный на подковёрные интриги высокого уровня, — качает головой мой шеф.

— Это не подковёрные интриги, Юрий Владимирович. Это политтехнологии.

— Как-как? — переспрашивает Горби.

— Политтехнологии, — повторяю я с улыбкой. — Вот посмотрите, в будущем именно так это всё и назовут.

— Надо готовиться к будущему уже сегодня, — мягко округляя звуки, говорит он.

Проглотив сегодняшний удар, Черненко, возможно, уже и не оправится. Так что расклады немного меняются. Совсем чуть-чуть, но всё-таки. Я обращаюсь к своим воспоминаниям, но ничего нового пока не нахожу. Ну, что же, значит, едем дальше.

Выспросив о моей сегодняшней встрече с Черненко, меня отпускают, и я направляюсь в комсомольское ЦК.

Там на меня набрасывается Новицкая и больно бьёт кулаками по плечу.

— Больно, Ир! — отбиваюсь я. — Помогите! Помогите! Убивают!

На мои крики прибегает Лена Иванова.

— Не кричи, — смеётся она. — Бейте, Ирина Викторовна, я на атасе постою.

С Наташкой мы встречаемся уже дома.

— Ну что, как день прошёл? — спрашиваю я.

— Зевакин утром посовещался с Лиходедом и воспрял духом. Ходил, как ни в чём не бывало и руководил. О газете обмолвился только раз, сказав, что в статье нет ни слова правды. А кому он это сказал? Тем, кто, по сути, эту статью и написали. Он, кажется до конца не верил, что было проведено серьёзное расследование и что ему может что-то угрожать.

— Это говорит о том, что человек он явно недалёкий. Уже ведь и реально прилетало по башке. Нет, не понимает. Уже общественность и власть его обличили, нет, не верит. Это от воспитания, я думаю. Поверил человек в свою исключительность. Интересно на родителя его посмотреть. Если он и приговоры так же легко выносит, поганой метлой гнать надо.

— Ага, — кивает Наташка. — Он подкараулил, когда я останусь одна в кабинете, зашёл и сказал, что этой статьёй мы с тобой подписали себе приговор.

— Идиот, — качаю я головой. — Надо же быть таким идиотом. Статья-то не в какой-то ведомственной малотиражке. Это же всесоюзная газета.

— А после обеда был звонок, — продолжает Наташка, — как сказали знающие люди, из ЦК. После этого всё резко изменилось. Зевакин заперся в кабинете и долго не выходил, а потом вжик, и всё. Секретарша Лиходеда сказала, что написал заявление. Но ещё не известно, разрешат ли ему по собственному желанию уйти, либо будут по статье увольнять.

— Ну что, как отметим триумф справедливости? — игриво спрашиваю я.

— Поужинаем и завалимся спать? — усмехается Наташка. — Завтра вставать рано, надо бы и выспаться хоть разик, а?

— Нет, как говорится, какой там борщ, устал как собака, скорее в койку.

— Не знаю, где такое говорится, — пожимает она плечами, — а борщ получился, что надо.

Договорить мы не успеваем, потому что звонит телефон.

— Здесь Айгюль, — докладывает дежурный. — Пропускать?

— Пропускай, — вздыхаю я.

— Кто там? — спрашивает Наташка.

— Айгюль…

Айгюль, кажется, немного навеселе. Она с удовольствием и большим аппетитом рубает борщ.

— Эх, давно я домашней еды не ела, — говорит она, быстро орудуя ложкой.

— Ещё будешь? — улыбается Наташка.

— Конечно, такой вкусный, просто отпад! Ты что, правда сама сварила?

— Ну, да. А кто же ещё? Егор не умеет пока.

— Что значит «пока»? — смеюсь я. — Я просто не умею, безо всяких пока и намёков на овладевание подобными навыками в будущем.

— Ой, да ладно, я тебя научу. Я отца, между прочим научила, а тебя и подавно научу!

Мы много смеёмся, много едим и чувствуем себя отлично. У меня вообще такое чувство, что я огромное количество энергии не потратил, а наоборот, получил.

— Ну что, — спрашивает Наташка, — когда в следующий раз придёшь?

— Не скоро, наверное, — с лёгкой грустью в голосе говорит Айгюль.

— Чего так? — подмигиваю ей я. —