– Вы уже где-то встречались с ними? – спросил Остап.

– Они ночевали недалеко от нас, – ответил Смола.

– Думаете, ищут нас?

– Нас? Или, может быть, его? – вставил Удалой и кивнул на Дэвида.

– А разве сейчас это не одно и то же? – сказал я.

Меня засыпали вопросами. Бойцы хотели ясности. А я ее не хотел. Я продолжал вести пассивный бой в тумане.

– Предлагаю замочить их к едрене-фене, – предложил Остап, приверженец радикальных способов решения проблем. – Пальнем по ним из гранатомета, и все дела.

– Мы будем мочить каждый караван, показавшийся нам подозрительным? – усмехнулся я. – Тогда в северных провинциях заглохнет торговля.

– А я предлагаю сначала взорвать склад, – сказал Удалой. – А потом подойти к этому каравану и выяснить, чего они от нас хотят.

Нашим оживлением заинтересовался Дэвид. За его реакцией мы все следили, как группа замаскированных шпионов за резидентом. Оптики у трофейного пулемета не было, и я предложил Дэвиду свою винтовку. Он долго, затаив дыхание, следил за караваном и людьми, затем отложил винтовку и задумался.

– Кажется, я узнал одного из них, – сказал он. – Это они гнались за мной на холме и едва не убили.

Я чуть не врезал Дэвиду кулаком по макушке. Блин, лучше бы он этого не говорил!! Он же сам признался, что караван гонится за ним. Следовательно, за нами. И мы снова будем вынуждены отвлекаться на посторонние дела, вместо того чтобы целенаправленно идти и громить склад с наркотой.

– Наверное, ты ошибаешься, – сказал я Дэвиду. – Все кочевники на одно лицо.

– Нет, – горячо возразил Дэвид. – У меня феноменальная память на лица! Я прекрасно помню эту узкую лисью морду с кудрявой бородкой!

– Лисья морда с бородкой? – усмехнулся Удалой. – Сказал бы – козлиная.

– А почем нынче талибы оценивают американских офицеров? – спросил Дэвида Остап и оценивающим взглядом окинул его фигуру. – За раненую руку, конечно, придется скинуть цену…

Дэвид скривил губы в улыбке, но она получилась выстраданной. Он выразительно глянул на меня, словно молил о помощи. Чудак, наверное, в самом деле решил, что мы хотим продать его талибам… Нет, все-таки мои бойцы распустились вконец! Несут какую-то околесицу! Я понимаю: они его с трудом переносят, так как от него мы получаем пока лишь проблемы. Но я не могу, не могу рассказать им все о своих подозрениях! Я боюсь убить в них веру в то, что мы, спецназ ВДВ, всегда, при любых обстоятельствах, при любых начальниках, при любом государственном устройстве служим исключительно светлому, благородному, чистому и справедливому делу! Это дело во все века называлось служением Отчизне.

Я встал. От волнения зубы мои словно склеились. Скулы заныли.

– Так, товарищи бойцы, – сказал я стальным голосом. – Терпение мое лопнуло. Хватить пи*деть! Хватит! С Дэвидом не разговаривать! Приказы не обсуждать! Вспомнить азы армейской дисциплины!

– Здравствуй, курс молодого бойца, – с иронией произнес Удалой. – Есть вспомнить азы!

– Приказывай, командир, – хмурясь, произнес Остап. – Я больше слова не произнесу.

Смола перекинул на шею ремень винтовки, взвалил на плечо гранатомет:

– Я готов, – доложил он.

Остап встал рядом с ним – плечо к плечу. Затем и Удалой. Выровняли по одной линии носки желтых американских ботинок. Приподняли подбородки. Артисты! Большая сцена по ним плачет!

– Вот за это я вас и люблю, – примирительно сказал я и повернулся к Дэвиду: – Беги, Дэвид, прямо к складу! И чем быстрее, тем лучше для тебя.

Мы путали следы и выбирали самый тяжелый путь, который вряд ли окажется по силам верблюдам. Мы бегом спускались в глубокие овраги, сыпались вниз по их рыхлым склонам вместе с песчаными оползнями и камнями. Карабкались вверх, помогая себе руками, ломая ногти и царапая ладони об осколки лопнувших булыжников и колючки. Ботинки наши были полны песка, куртки – насквозь мокрыми от пота, задубевшими от соли. Наши лица потемнели, приобрели землистый оттенок. Пустыня словно перетерла нас в своих сухих, горячих жерновах.

Когда солнце зашло и стали стремительно сгущаться сумерки, мы добрели до заброшенного безлюдного кишлака со множеством уцелевших домов и сараев. Минут пятнадцать потребовалось нам на то, чтобы убедиться в чистоте кишлака. Самый крепкий двор, обнесенный двухметровым дувалом, оказался заминирован. Видимо, кочевники, покидая кишлак, оставили сюрприз для непрошеных гостей.

Растяжку заметил Дэвид и, что меня приятно удивило, сам взялся ее снимать. Я, как и мои бойцы, знали саперное дело, но Дэвид был настойчив, попросил нас отойти подальше и засучил рукава. Он работал профессионально и смело, снял растяжку с калитки, выкопал у крыльца противопехотную пластиковую «итальянку» и выудил гранату без чеки из щели между дверью и косяком. Потом дважды обошел дом, заглядывая во все щели. Наконец махнул нам рукой.

Собственно, стоимость взрывчатки, которой хозяин пытался ограничить количество непрошеных гостей, наверняка превышала стоимость самого дома. Его правильнее было бы назвать обширным сараем. Мы облюбовали самую большую комнату, в которой не было ничего, кроме проржавевшей до дыр буржуйки и грязной шторы на веревке, делившей помещение пополам. Несколько кишащих клопами матрацев мы сразу выкинули во двор, а на их место натаскали сухого жесткого сена.

Остап выбил фанерную заглушку на маленьком окне и прямо посреди комнаты разжег костер. В качестве дров он использовал охапку сухой, мелко порубленной лозы и стопку лепешек кизяка. Костер был почти бездымным. Жидкие сизые струи выплывали через окно наружу и в сумеречном небе были почти незаметны.

Смола выпотрошил рюкзак, показывая богатый трофей. Кроме гранат и пачек с патронами он разжился несколькими банками с консервированным пловом, маленьким закопченным чайником и полиэтиленовым пакетом с какой-то подозрительной мутной жидкостью.

– Много набрал, – похвалил Удалой. – Тебе скидка положена.

– Про скидку забыл, – ответил Смола, рассматривая пакет с жидкостью и раздумывая, как бы ее оттуда извлечь без потерь.

– Можно использовать ствольную накладку, – предложил Удалой.

– Неудобно, – засомневался Смола. – И слишком много войдет.

– Для Остапа – в самый раз будет, – настаивал Удалой.

Я прошелся по двору, посмотрел на темнеющее небо. Какой сегодня день? Сколько мы уже в этой песочной стране? Потерял счет дням. Прошлое резко отодвинулось в дальнюю даль, стало напоминать кадры из прекрасного фильма. Как там моя Мила? Что сейчас делает? Думает обо мне?

Торцевой дувал был разрушен, похоже, здесь взорвался мощный заряд. Повсюду, куда ни кинь взгляд, – следы насилия и войны. Люди живут, рожают детей, кормятся, разводят скотину в перерывах между разрывами тротила и свистом пуль. Война – такая же естественная часть их жизни, как для европейца ежедневная поездка на работу. И не надоело им убивать и умирать? По-другому никак нельзя?