— Од… один, — машинально ответил он. И остановился, словно его толкнули в грудь. Потому что понял, что произнес свой собственный смертный приговор.

— Это очень плохо, — сказала я. И вскинула автомат на уровень его налившихся кровью темных глаз.

На его заросшем лице еще только тяжело выкристаллизовалась гримаса ужаса, как короткая очередь прошила его. Он повалился навзничь, согнувшись, как Шкапенко, когда тот падал в пропасть, и покатился по сильно накренившемуся полу.

Парашют отстегнулся — вероятно, пилот не успел закрепить ремень — и отлетел к стене, возле которой уже поднималась оглушенная падением Геля.

Я схватила парашют и, побив все личные рекорды скорости, закрепила его на спине. Конечно, меня учили прыгать со сверхмалых высот, но с такой высоты мне прыгать еще не приходилось. Сто метров — это наименьшая высота, с которой, как принято считать, возможно спрыгнуть без последующего смертельного исхода. А сколько тут было — точно определить не представлялось возможным, но меньше ста — это наверняка.

Метров семьдесят. А то и пятьдесят.

Я рванулась к люку, чувствуя на себе испепеляющий взгляд чеченки… но Геля не успевала за мной, в ее черных глазах вспыхнули отчаяние и злоба, и она резко подалась вперед, надеясь все-таки достать меня.

И тогда я прыгнула в раскрытый люк, в котором с пугающей быстротой — все ближе и ближе — проносились затянутые мутной пеленой заснеженные белые холмы.

Из падающего вертолета вырвался и змеистым холодом продрал меня по коже дикий вой смертельно раненой волчицы, на которую неумолимо надвигается дуло охотничьего карабина…

Земля раскрылась гибельным снежным веером, подо мной промелькнуло что-то непостижимо огромное, и я дернула за кольцо.

Возможно, это конец.

Не всем же дано прыгать со сверхмалых высот.

И тут меня накрыл грохот взрыва, и взметенная им снежная волна захлестнула меня и завертела в неразличимой мутно-белой круговерти…

* * *

— В чем дело? — заорал Базаев, когда все попытки вызвать вертолет оказались неудачны, а посланный вдогонку второй экипаж оказался бессилен найти Шумилина и его сопровождение. — Где они?

Он повернул свое обычно непроницаемо-любезное, а теперь перекошенное гневом лицо и рявкнул:

— Если что случится, ты ответишь за свою сучку!

— Мою? — пробормотал Салихов. — Да я только сегодня узнал ее имя и отчество… а фамилии так до сих пор не знаю.

— Ты нэ понимаешь, что поставлено на карту, — прошипел чеченец, — если нам удастся палучыт необходимое количество шумилинской отравы… тогда русские не посмеют и сунуться сюда, потому что все будет отравлено… отравлено только для них, но не для нас!

Салихов отшатнулся.

— Молись, чтобы все было хорошо! — процедил сквозь зубы чеченец. — Отведите его к остальным!

* * *

…Мне удалось вырваться из снежной лавины. Я отряхнулась от снега, отцепила парашют, который глубоко увяз в снегу и теперь стал чем-то вроде цепей, которыми в средневековье приковывали узника к стене.

Осталось определиться, где я. Но в любом случае мое положение было незавидным: одна, посреди враждебной, объятой пламенем войны страны. Горы напичканы боевиками, и нет надобности уточнять, как настроены они по отношению к русским.

На все про все один забитый снегом автомат «борз» с полуразряженной обоймой. И сколько мы пролетели от линии фронта — один бог знает. Быть может, сотня километров отделяет меня от спасительного блокпоста российских федеральных сил.

Да какая сотня. Что это я? Чечня — это тебе не просторы Тарасовской области. Здесь один километр может считаться за десять.

А то и за сто.

Я сделала несколько шагов по склону и только тут почувствовала на себе чей-то взгляд. Никто из оставшихся в вертолете выжить шансов не имел, и потому это мог быть только кто-то еще.

Снежный барс, живущий в этом крае смерти.

Или чеченский боевик, рядом с которым громадная горная кошка кажется невинным трехмесячным котенком, играющим на коленях хозяйки.

Я медленно, словно при покадровом воспроизведении кинопленки, обернулась.

Я ошиблась. Я дважды ошиблась. Первый раз — когда предположила, что на меня смотрит зверь или боевик, мало чем отличающийся от зверя. Разве что только в худшую сторону. А второй раз — когда подумала, что никто с падающего вертолета спастись не мог.

Потому что на меня завораживающе неподвижно смотрел Шумилин. У него в руках не было оружия, но я чувствовала, что он держит его в отведенной за спину руке.

— А я выжил, — сказал он, словно отвечая на мой безмолвный вопрос. — Сам не понимаю, как это получилось… по-моему, я упал на купол твоего парашюта.

— Значит, вы мне обязаны жизнью.

— Да, — сказал он. — Обязан. Ты… вот что. Счеты сводить будем позже, сейчас не время. Если мы наткнемся на боевиков, нам конец.

— Вы же сотрудничаете с ними, — с ядовитым сарказмом сказала я. — Вам же нечего опасаться.

— Правда? А по-вашему, я похож на чеченца? Да? Или как? Они не станут спрашивать, кто ты таков. Просто отрежут башку, и все.

— Ну да, — сказала я, — прямо как вы этим парням из спецназа. Одного я не понимаю, Виктор Сергеевич: ну разозлились вы на них, что не могли познакомиться с характером поражений на теле своего собственного сына… убитого вашим же оружием, горький парадокс, правда? Впрочем, вам повезло: где бы еще так, без отрыва от производства и не вызывая лишних вопросов, вам удалось бы осмотреть труп погибшего от ваших новоявленных вирусов, которые настроены на антипатию к русским и приязнь к лицам кавказской национальности. А Богров и Микульчик не давали вам такой возможности… так вот, я не понимаю, как вы сумели одолеть двух офицеров спецназа?

— Меня три года тренировали арабские инструкторы, — глухо ответил он. — Три года… мне надоело быть слабым. Я решил перемениться во всем.

— И это вам удалось, дорогой мой, — проговорила я. — А теперь скажите: это вы рассекретили меня и сказали Базаеву, что я агент разведки?

— Да. Я видел ваше личное дело, когда мы в свое время подбирали кадры… впрочем, какое это теперь имеет значение? Не всегда же я работал на Базаева.

— Правда?

…Они подкрались совершенно бесшумно. Быть может, в городе я бы сумела не то чтобы услышать, а скорее почувствовать их. Но тут они были в своей родной местности. Они были у себя дома и потому, как дикие звери, идеально приспособились к своей среде обитания.

Шумилин коротко взвыл и бросился бежать по склону: «гениальный ученый» понял, что этим людям нет никакого дела до того, что он знаком с полевыми командирами и общался с покойным генералом Дудаевым.

Я воспользовалась тем, что чеченцы на мгновение посмотрели в его сторону, и опрометью скатилась со склона холма в забитое снегом ущелье. А там с головой провалилась в нанесенные ветрами и обвалами сугробы.