погрузился в зыбкий дрожащий сон, и ему стал сниться зеленый гуманоид с большими глазами. Он улыбался крошечным ротиком и махал трехпалой лапкой. Монах почувствовал, как его захлестывает бурный детский восторг, замахал в ответ и побежал навстречу, легко отталкиваясь от земли и слегка взлетая…

Разбудил его звонок в дверь. Монах открыл глаза и прислушался. Невразумительные утренние сумерки стояли в комнате, из раскрытой балконной двери тянуло холодком. Звонок повторился. Монах встал и босиком пошлепал открывать. Добродеев, свежий и розовый, как младенец, с торбами из «Магнолии» в обеих руках, влетел в прихожую и закричал:

– Я пришел к тебе с приветом, Христофорыч! Погодка класс! Как это говорится, мороз и солнце! Зима вернулась. Ты чего смурной, не проснулся еще?

– В такую рань? Еще сплю. Ты же говорил в десять… А сейчас сколько?

– Восемь! Я уже давно на ногах, не выдержал, думаю, чего она там ему наговорила. Забыл, что ты сова.

– Сова, сова… Филин! А ты у нас жаворонок, Лео, помню. Залетай. Я хоть умоюсь.

Добродеев поспешил на кухню и принялся разгружать торбы…

Монах фыркал в ванной, охал от холодной воды, долго причесывал бороду и гриву, критически разглядывал себя в зеркало и думал уже в который раз – может, на фиг постричься, а то… неандерталец какой-то! Учуяв запах кофе, он сглотнул и поспешил из ванной, решив, что пока не время. Как-нибудь потом…

Добродеев тем временем хлопотал, как пчелка. Сварил кофе, красиво разложил мясо и хлеб, достал стаканы и вытащил из морозильника жестянки с пивом, рассудив, что они, должно быть, достаточно охладились – тут главное не передержать, а то потеряет вкус или вообще взорвется. Монах, причесанный, румяный от холодной воды, сел на табурет и сказал:

– Ты, Лео, гигант! Не хочешь свой ресторанчик? И название: «Криминальные хроники Лео Глюка». Народ валом повалит.

– А деньги?

– Деньги… презренный металл. Ты прав, не подумал. – Он разлил по стаканам пиво. – Твое здоровье, Лео! – Они выпили и некоторое время молча жевали. – Ну что? – сказал наконец Монах. – Как вчера? Рассказывай! Хорошо посидели?

– Отлично! Бражник нормальный мужик. Очень переживает, ругает ментов, говорит, ни хрена не чешутся. Маргарита была смыслом его жизни, она не могла уйти вот так ни с того ни с сего. Ее сглазили! Вся история какое-то потустороннее колдовство, хотя он не верит. Энэлпэ, не иначе! И знак на лице, и волосы… Ее прекрасные волосы! Она была замечательным человеком, творческим, актрисой и певицей. Голос ангельский! Они очень любили друг дружку, между ними была духовная связь. Он чувствует себя виноватым, кается…

– В чем?

– Не почувствовал, как вокруг нее что-то затевается. Бизнес пошел вниз, он собирается бросить к черту и уехать, не любит наш город и никогда не любил. Какое-то темное облако… Маргарита в последнее время была печальной и молчаливой…

– Эмма сказала, что она с ним неделями не разговаривала, – сказал Монах. – Он вытащил ее из какого-то шалмана, она там пела. Капризная, высокомерная, скандалистка… Унижала его, а он любил и сходил с ума. А что за письмо дала та женщина? Не в курсе?

– К сожалению, не в курсе.

– Ты хоть рассмотрел ее?

– Рассмотрел. Ничего особенного. Обычная. Скромно одетая, лет сорока. По виду учительница или служащая.

– Он ее узнал? Как она обратилась к нему?

– Назвала по имени: Виктор и на «ты». Кажется, узнал, но не сразу, а когда она назвалась. Мне было не слышно. А он уставился на нее… даже вздрогнул! По-моему, тоже назвал ее по имени. Она протянула ему конверт и что-то сказала… очень тихо. Он кивнул.

– Он дал ей свою визитку?

– Ничего он ей не давал. Она ни о чем не просила, отдала конверт и сразу ушла.

– Значит, больше не увидятся. Она курьер. Интересно, что в конверте. Привет из прошлой жизни?

– Он не был дома больше двадцати лет. Поздновато для привета. Я спросил про друзей и родных, он сказал, что никого нет. Друзей не встречал, да и не хочется – не до того. Жалеет, что вернулся. И Маргарите у нас не нравилось. Все время вспоминал, как она ушла… Она так радовалась, что они идут в «Английский клуб», купила новое платье… Весь вечер была оживленной, смеялась, потом попросила принести шампанское. Он пошел, а когда вернулся, ее уже не было. Он метался по залу, но нигде не мог найти. Это сглаз, она не могла вот так уйти, ее заставили. Сказал, что она показалась ему слишком целеустремленной, действовала как автомат… Он видел запись. Это была не она!

– В каком смысле?

– В смысле, она не понимала, что делала. Гипноз! А когда он узнал про знак и волосы, понял, что был прав. Она ушла не по своей воле. Он не суеверный, не верит ни в какую чертовщину, но как по-другому объяснить?

– А про Янину он ничего не сказал?

– Он ее не знал. А что твоя Эмма?

– Наша, Лео. Наша Эмма. Неприятная, колючая, неблагополучная… Отличница, с которой никто не дружил. И не дружит. А она из кожи лезла, чтобы быть самой-самой, чтобы ее оценили, полюбили, обратили внимание…

– Она тебе все это выложила? – не поверил Добродеев.

– Не сразу, а после трех рюмок водки. Раздухарилась, расплакалась и выложила – и про Бражника, и про Маргариту, и про себя. Даже похорошела.

– Похорошела? – фыркнул Добродеев. – Интересно, сколько ты выпил?

– Ну, принял слегка. Погода, кладбище, дождь, сам понимаешь… Напрасно ты так, Лео. Она интересный человек. Я чувствую людей, особенно женщин. Она просто еще не раскрылась…

– Ну да, ну да, бутон… ага, – фыркнул Добродеев. – Понял, не дурак. Будешь раскрывать? Не страшно? Вылупится какая-нибудь росянка, которая жрет муравьев и мух!

Монах, не ответив, разлил пиво:

– За успех, Лео!

Они выпили. Добродеев иронически ухмылялся; Монах делал вид, что не замечает.

– То есть ты не почувствовал, что Бражник привирает, недоговаривает чего-то? – спросил он. – Не плакал?

– Нет. Недоговаривает? Вроде откровенно выложил все про себя… Но! Был момент под занавес… – Добродеев замолчал, выразительно глядя на Монаха.

– Ну?

– Когда мы вышли из «Совы»… Мы были в «Сове»! Вышли, собирались взять такси, там стоянка, а тут вдруг мой стажер на тачке, говорит, садитесь, куда вам, эх, прокачу. Хорошо, что я вас встретил, говорит, хочу показать свой материал. Ну мы поехали сначала в Еловицу, отвезти Бражника, потом вернулись в «Сову»… – Добродеев снова замолчал.

– Ну и?.. Не отвлекайся!

– На верхнем этаже дома горел свет. Скорее всего, там спальня.

– Он видел?

– Понятия не имею. Я сам не сразу заметил.