– Вам от этого не страшно? – спросил Фрост.

– Страшно от всего, что неправильно применяют.

– Ясно. Это верно.

– Что вам от меня еще нужно, инспектор? Я хотела бы вернуться домой.

– Еще один вопрос. От чего вы лечили Кристи Парк? В чем была ее проблема?

Штейн ответила не сразу, но все же ответила:

– Иголки.

– Она боялась иголок?

– Боялась до ужаса.

Фрост кивнул. Заметив, что врач оглядывает толпу, он сказал:

– Доктор Штейн, давайте я попрошу, чтобы кто-нибудь отвез вас домой. Едва ли вам будет приятно подвергнуться нападкам.

– Спасибо.

Штейн сняла спортивную куртку и с усталой улыбкой передала ее инспектору. Все ее движения были точными, элегантными и грациозными, и ей таинственным образом удавалось держать людей на расстоянии, словно она отказывалась допускать кого-то в свою внутреннюю жизнь. Фрост часто выбирал одиночество, однако от уединения он получал удовольствие. Что же до Франчески Штейн, ее одиночество выглядело очень меланхолично.

Истон дал знак женщине-полицейскому, и та проводила доктора до машины. Прежде чем сесть внутрь, Штейн в последний раз оглядела место аварии. Фрост попытался прочесть ее мысли; вероятно, думает, что после этой ночи ее жизнь никогда не будет прежней, предположил он.

Убийство – это мгновение, разделяющее «до» и «после».

Он знал, что чувствует человек, когда осознает это.

***

Приятель Кристи Ноа не переставая напевал. Один и тот же куплет из одной и той же песни, снова и снова. Фроста это отвлекало, но у свидетелей бывают различные виды шока. Рыжеволосый мужчина сидел на полу бара, привалившись спиной к пинбольному автомату и обхватив руками колени. Других посетителей заведения уже допросили и отпустили, и теперь Истон собирался поговорить с Ноа.

Инспектор встал над ним. Напевая, парень в такт качал головой, а на его губах застыла смущенная, совершенно неуместная улыбка. От природы он выглядел очень моложаво, а сейчас, под воздействием испуга, вообще напоминал мальчишку.

– Спасибо, что задержались, – сказал Фрост.

– Ой, да. Конечно. Значит, она… то есть а она?..

– Не выжила. Сожалею.

– Ого. В том смысле, что я практически не знаю ее, но все же… ого. Ужасно.

– Ноа, что конкретно произошло?

– Если б я знал, черт побери… Я пошел за выпивкой для нее. За клюквенным мартини. Один она уже выпила. Когда я вернулся, ее трясло, она вопила, закрывая руками глаза. Потом вылетела на улицу – и бам. Вот и всё.

– В течение вечера в ее поведении было что-нибудь необычное?

– Нет. Разве лишь то, что вид у нее был скучающий. Бо́льшую часть вечера мы, знаете ли, не очень ладили.

Он опять начал напевать. Какую-то песенку. Ужасно приставучая, она так и крутилась по кругу.

– Вы ей что-нибудь подсыпали? – спросил Фрост.

У Ноа отвисла челюсть.

– Нет! Нет, это не в моем духе. Ни за что.

– А Кристи? Она что-нибудь принимала? Рецептурные или другие препараты?

– Я не видел, – ответил Ноа.

– Где вы были, прежде чем пришли в бар?

– Я пригласил ее на ужин в японский ресторан в паре кварталов отсюда, на Буш-стрит. Я-то суши не очень люблю, а она сказала, что любит. А на первом свидании даме надо всегда давать то, что она желает.

– Чья была идея зайти сюда после ресторана?

– Ее. Я спросил, как насчет выпить, а она предложила это заведение.

– Она здесь бывала?

Ноа пожал плечами:

– Не знаю. Она не говорила.

– Пока вы были здесь, Кристи с кем-нибудь беседовала? Или, может, кто-то заговаривал с ней? Вы не замечали, чтобы кто-нибудь наблюдал за ней?

Задумавшись, Ноа опять запел, на этот раз громче. И помотал головой:

– Сомневаюсь.

– Уверены?

– Ну Кристи была привлекательной. Коротенькая юбочка, мужики ведутся на это. Я видел, как другие парни оценивали ее внешность. У меня, знаете ли, было ощущение, что ей нравится внимание. Это дело заколебало меня немного. Как-никак за ужин и за выпивку плачу я.

– Был ли кто-нибудь, на кого она обратила особое внимание? Или кто обратил внимание на нее?

– Не помню такого. Извините.

– Кристи рассказывала, что проходила лечение? – спросил Фрост.

Ноа усмехнулся.

– Что, типа, ходила к мозгоправу? Нет, большинство девиц достаточно умны, чтобы не рассказывать на первом свидании про свою сумасшедшинку. Хотя потом, рано или поздно, это вылезает наружу.

Фрост достал визитку и протянул Ноа.

– Думаю, на данный момент это всё.

– Мне можно идти? – спросил тот.

– Да. Если вспомните что-то еще, мой номер на карточке.

Истон пошел к входным дверям и тут поймал себя на том, что тихонько насвистывает. Уже на улице, просвистев третий куплет, он сообразил, что надоедливая песенка Ноа прицепилась к нему. Он насвистывает тот же самый мотив, что и Ноа, а если уж какая-то мелодия влезла тебе в голову, то ее оттуда никакими силами не вытравишь.

И тут до Фроста дошло еще кое-что. Нечто странное.

Прилипчивая песенка не была ему внове. Он напевает ее уже пару дней, где бы ни оказался. Она буквально рвется наружу. Ноа напевал именно ту самую мелодию, что он, Фрост, насвистывает уже несколько дней!

Истон вернулся в бар и у дверей столкнулся с Ноа, который выходил на улицу.

– Что вы напеваете? – спросил инспектор.

– Что? Ах да, напеваю… Знаю, это раздражает. Я почти никогда не замечаю этого. А женщины просят меня замолчать.

– Что за песня?

Ноа прислушался к тому, что напевал.

– Наверное, это Кэрол Кинг. Она играла, когда Кристи слетела с катушек. Наверное, привязалась ко мне…

Ноа был прав. Это была песня Кэрол Кинг. Фрост уже слышал ее. Недавно. И не один раз.

– Какая именно? – спросил он, хотя знал ответ.

– Называется «Соловей», – ответил Ноа. – Она мне всегда нравилась. Это песня, знаете ли, для одиноких. О том, как ночная птица летит домой, рассекая воздух…

Фрэнки во сне шла по тропе вдоль Пойнт-Рейес, и отец шел рядом с ней.

Он шел широким, уверенным шагом, и ей приходилось спешить, чтобы не отставать. Его спина была прямой, как фонарный столб. У ветра, как он ни старался, не получалось растрепать его курчавые волосы. Отец шел в манере, характерной для пожилых: заложив руки за спину. И, как нетерпеливый профессор, забрасывал ее вопросами.