– Я этого никак не мог из-за своего социального положения, мне всегда казалось, что рабочие смотрят на меня подозрительно и не доверяют мне, когда я пытаюсь приблизиться к ним. Словами трудно доказать свое убеждение. Я решил завоевать доверие к себе и право прямо смотреть рабочим в глаза здесь, где нужно доказать свои убеждения делом, а может даже и ценою жизни.

Вскоре он опять уехал на фронт. Некоторое время мы переписывались, но потом я перестал получать от него письма и уже больше ничего не слышал о нем. Видимо, он и отдал жизнь за свое убеждение, за право прямо смотреть рабочим в глаза.

В лагере я познакомился с бывшим белогвардейским офицером Ивановым. Он родился и вырос в Орджоникидзе. Ему было всего лишь двадцать лет, когда он окончил офицерское училище в деникинской армии. После разгрома Деникина он пятнадцать лет работал рабочим на каком-то парижском заводе. В Испании он уже шесть месяцев. Был ранен в руку, теперь вышел из госпиталя, но рука еще не обрела прежней силы и подвижности. Пока он руководит в лагере стрелковой подготовкой и учит солдат обращаться с разными видами пехотного оружия. Он сильно тоскует по своей родине и вечерами с восторгом говорит о том, что нигде на свете нет места красивее Орджоникидзе – Дзауджикау у подножья Кавказских гор.

– Какие просторные поля и луга, какие красивые леса и горы, а над всем этим Казбек! – восхищается он. – Тут, в Испании, все только в миниатюре. Тут и горы не горы, и реки не реки, и леса не леса. Река, а воды в ней только чуть-чуть, на самом дне, или вот лес, да разве это деревья? – показывает он на мелкие испанские сосенки, между которыми мы ходим.

Он не единственный из бывших белогвардейцев, желающих в Испании завоевать себе право вернуться на родину. Он рассказывает об одном бывшем полковнике, который теперь воюет в республиканской Испании рядовым пулеметчиком и говорит, что здесь он искупит свою вину перед народом. Он или падет на поле боя, или добьется права вернуться на Родину, где живет его сын, который работает инженером на советском заводе.

Неожиданно здесь я встречаю даже двух рижан – товарища Гинзбурга и товарища Карла Розенберга (Кулий) 2. Последнего я, правда, вижу впервые, но, как оказалось, знал о нем очень много. 18 октября 1929 года, когда меня, во время всеобщей забастовки в Риге, арестовали и через несколько дней отправили из охранки в Центральную тюрьму, я сидел во втором корпусе, в одиночной камере с товарищем Эрнестом Розенбергом – вентспилсским рабочим деревообрабатывающей промышленности. Эрнест был еще молод, но у него уже был большой опыт революционной борьбы. Очень интересны были письма, которые он получал от своего младшего брата Карла.

Карл в то время учился в последнем классе Вентспилсской средней школы и остался один с матерью. Его старший брат в 1919 году отдал свою жизнь, с пулеметом защищая свой родной город и молодую Советскую Латвию от армии фон дер Гольца. Другой брат – Жанис был хорошо известным в Вентспилсе активистом левых, коммунистических, рабочих. Преследуемый охранкой, не имея возможности продолжать свою революционную деятельность в Вентспилсе, он эмигрировал в Советский Союз. Кормилец семьи Эрнест отбывал в тюрьме долголетнее заключение. И все же письма Карла всегда были полны оптимизма и упорства. Он гордился своими старшими братьями и всегда обнадеживал Эрнеста, обещая во что бы то ни стало окончить школу и заботиться о матери. Он не забывал написать и об общественно-политической жизни в Вентспилсе и уверял, что никогда не оставит начатого старшим братом дела. Письма своего младшего брата Эрнест давал читать мне. Читая их, мы испытывали облегчение и прилив новых сил. В тесной камере становилось как бы просторнее и светлее.

С тех пор прошло почти восемь лет. И вот тут, в лагере интернациональных бригад под Альбасете, я вижу перед собой того самого Карла, письмам которого мы с Эрнестом так радовались. Мы долго и сердечно пожимаем друг другу руки. Но когда мы начинаем делиться воспоминаниями и мыслями о событиях последних лет в Латвии, то оказывается, что я встретил не только автора этих писем, но и подпольщика Кулий. Весь 1936 год Розенберг (Кулий) был редактором той самой «Брива яунатне», которой я восхищался в Москве, и одновременно секретарем ЦК комсомола Латвии. Благодаря своему чистому сердцу и сильной воле старательный и способный ученик последнего класса средней школы стал серьезным, опытным революционером, который, несмотря на особые трудности 1936 года, сумел мобилизовать в Латвии вокруг революционной газеты широкие массы молодежи и правильно ориентироваться в сложной обстановке. С большим интересом я слушал его увлекательный рассказ о политическом положении в Латвии и о перспективах революционного движения. Речь его была полна оптимизма и революционного пыла, взгляд был ясным и открытым. Он свято выполнял обещание, данное восемь лет тому назад.

– А почему же ты вздумал ехать в Испанию, если ты выполнял такую важную работу? – как-то спросил я Карла.

– Кто же из нас сегодня не хочет ехать в Испанию? Здесь открываются для борьбы совсем другие горизонты. Но с другой стороны, иногда начинаю сомневаться, правильно ли я поступил, уехав. До сих пор я умел не попадаться охранке. Я мог еще продолжать работать. Но появились другие обстоятельства, которые начали мне мешать. Возникли кое-какие разногласия… Когда мне разрешили ехать, я, недолго думая, отправился сюда. А может быть, этого не следовало делать. Я часто думаю о Риге, – как там теперь? И глаза его стали грустными.

В Альбасетском лагере я прожил недели три. Наконец в звании лейтенанта Республиканской армии Военное министерство меня командирует в 108-ю бригаду, которая стоит в Квинтане де ла Серена, небольшом городке где-то в Эетремадурской провинции, недалеко от португальской границы.

В 108-й бригаде

В 108-ю бригаду прибываю 8 мая. Я успел выучить несколько десятков самых необходимых испанских слов, в блокноте у меня записаны еще слов триста. В Альбасете я достал немецко-испанский и испано-немецкий карманные словари. Но немецкий язык знаю слабо. Разумеется, что и говорить по-испански я совсем не умею.

Но вот я в испанской бригаде. С трудом нахожу «Estado Moyor» (штаб – исп.) бригады. Однако во всем штабе нет никого, кто знал бы немецкий язык, уже не говоря о русском. Наконец находится какой-то врач, который немного говорит по-немецки. С его помощью кое-как объясняемся. Меня представляют командиру