– Вот черт, хотел же утром старые надеть, – пробормотал Эдуард. – И чего не послушался тихого гласа интуиции? Интересно, а если б надел – был бы труп или нет? А вдруг бы день оказался спокойным? Чушь какая-то лезет в голову, ей-богу…

Он вздохнул и, присев, осветил внутренности канализационной шахты. Узкий пучок света упал на какой-то хлам внизу и на стенки, покрытые плесенью. Лямзин крякнул, матюгнулся и аккуратно, стараясь не слишком прикасаться к лестничным перекладинам одеждой, полез вниз.

– Чувствую себя мусорщиком, – бормотал он себе под нос, роясь в хламе и присвечивая фонариком. – А собственно, кто я такой? Я и есть мусорщик.

От дурной привычки разговаривать с самим собой Лямзин безуспешно пытался избавиться лет двадцать, с того момента, как понял, что это вполне может приносить неприятности, но так до конца ее и не победил. В итоге пошел на компромисс: теперь он позволял себе эту слабость, только если был абсолютно уверен, что его никто не услышит.

Откинув в сторону пустую сигаретную пачку, целлофановый пакет, полный какой-то дряни, и старую, с обломанными руками и ногами, куклу, Лямзин уже хотел возвращаться на поверхность, как вдруг луч фонарика осветил бумажный уголок, торчавший из щели между трубами. Не веря до конца своей догадке, осторожно потянул за край – и вытащил деньги в банковской упаковке с надорванной бумажной лентой.

Лямзин посветил фонариком и присвистнул:

– Не может быть, баксы! Вот так нищий художник! Да уж, разве их, художников, поймешь? Один миллион алых роз дарит, другой деньги и вовсе в канализацию спустил. Хорошенькое дело получается! Выходит, он шел домой, по дороге выкинул в люк деньги, а потом вдруг взял – и повесился? Или его повесили… Все-таки странно как-то все. Ей-богу, без денег было бы спокойнее. Может, кинуть их обратно в шахту? Ладно, шучу я, шучу.

Так, разговаривая сам с собой, майор вылез из люка и, обуреваемый любопытством и новыми идеями, порысил в подъезд. Вечер выдался прохладный, и Эдуард Петрович в одном пиджаке изрядно продрог.

В квартире Каранзина уже работала опергруппа.

Сев за стол Лямзин еще раз осмотрел пачку, затем пересчитал деньги – получилось четыре тысячи девятьсот долларов. Значит, сегодня у Каранзина была пятитысячная пачка, сто долларов из нее он потратил, остальные выкинул.

– Борисов, что-нибудь интересное нашли? – крикнул он в дверной проем.

– Недописанный портрет матери, – хмыкнул Борисов. – Точнее, есть только набросок и надпись с другой стороны холста. Это важно?

Лямзин пожал плечами, как будто его можно было увидеть, потом опять крикнул, глядя на цифры, написанные наспех на бумажной ленте банковской упаковки:

– У меня тут номер телефона есть, проверь, кому принадлежит. Хотя, впрочем, не надо, я сам узнаю. А деньги какие-нибудь нашли?

– В кармане пальто – сто двадцать рублей сорок шесть копеек, – откликнулся Борисов.

– И все? – изумился Эдуард.

– Все. Да откуда у него могут быть деньги? В этом доме вша на аркане да таракан в сарафане.

– В каком сарафане? – задумчиво спросил Лямзин, пытаясь объяснить для себя в тот момент странное поведение покойного художника.

– В дырявом, – откликнулся один из прибывших оперов и чихнул. – Боже мой, тут год, наверное, не убирались, такая пыль кругом.

– Я думаю, что два, – ответил Эдуард. – Как жена ушла от него, так больше и не убирались.

Майор недоумевал: зачем человеку, постоянно испытывавшему нужду, выбрасывать деньги и затем лезть в петлю?

«А может быть, его и убили за эти деньги? – подумал Лямзин. – Почему бы и нет? Он был должен, решил не отдавать… Хотя тогда версия с убийством выглядит еще более дурацкой».

В этот момент несколько молодых оперативников, пыхтя и отдуваясь, пытались вытащить уродливо изогнутое, закоченевшее тело Каранзина. Лямзин заметил их возню, когда они, изрядно взмокшие, уже выкрутили труп из щели и положили на пол. Тело раскачивалось на паркете, как деревянная детская лошадка, и одному из милиционеров стало дурно. Он выскочил из квартиры, судорожно дыша и хватаясь за стены.

– Разрешите представиться, эксперт Акимов, – раздался в коридоре голос. – Что вы тут делаете?

– Да вот, труп вытаскивали. Еле-еле извлекли, – смущенно пояснил один из оперов.

Акимов так удивился, что у него едва очки не подпрыгнули на носу.

– Да как же вы его вытащили? Он же согнутый до такой степени, что и представить трудно. Ну, герои, это практически никому не под силу. В первый раз, что ли?

– Так и есть, в первый, – опустил голову опер.

– Запомните, у закоченевшего трупа сухожилия надо подрезать, чтобы он распрямился, – нравоучительно сообщил эксперт, – а так тащить – пупок только зря надрывать. Эх, молодежь!

Он засучил рукава и, достав из чемоданчика скальпель, начал профессионально надрезать сухожилия, комментируя каждое свое действие. А молодые ребята завороженно смотрели, как сведенное, будто судорогой, тело распрямляется и обретает наконец покой.

Звонок телефона застал Никиту на лестничной клетке в тот момент, когда он только-только вставил в замочную скважину ключ. Влетев в квартиру, Лавров схватил трубку, надеясь услышать Эльзу, но его ждало разочарование.

– Алле, вы просили позвонить, когда Антон Каранзин вернется домой. – Соседка художника Юля говорила, слегка запинаясь, старательно выговаривая слова непослушным языком. – Антон дома. Но вам уже ничего не скажет. Потому что он – труп.

Девушка уже давно бросила трубку, а Никита все стоял, вперив невидящий взгляд в пространство. Внезапно появилось странное чувство, будто кто-то набросил ему на горло веревку и медленно затягивает ее. И еще появилась назойливая мысль, что с гибелью Каранзина пропала возможность узнать что-то очень важное. Лавров положил трубку, достал из кармана пистолет, покрутил в руках, размышляя, стоит ли прятать его. Потом уверенными шагами направился в спальню.

Когда в кабинете делали навесной потолок с точечными светильниками, разбросанными по всей площади, решили каждую лампу поместить в центр квадратной плитки. Никите было совершенно безразлично, как все будет выглядеть, в обстановке жилища он всегда полагался на вкус Эльзы, но эта идея его заинтересовала. Еще точно не зная, зачем, он попросил мастера сделать одну из плиток двойной. Потом подумал: много в узеньком пространстве, конечно, не поместить, но деньги и драгоценности вполне можно. Правда, тайник после ремонта так и стоял пустой, потому что гораздо удобнее было пользоваться сейфом – расположен ниже и всегда под рукой. Но сейчас Лаврову почему-то захотелось спрятать оружие именно туда. Он принес стремянку, аккуратно вынул плитку, стараясь не повредить провод, ведущий к лампочке, и положил в тайник пистолет.

Дом без жены был пугающе уныл и пуст. Никита не мог отделаться от ощущения, что все происходящее – дурной сон и сейчас из мастерской выйдет смеющаяся Эльза. Ему даже показалось, будто слышны ее шаги. Если бы не привычка всегда и везде сдерживать свои эмоции, даже когда никто не может видеть предательской слабости, Лавров бы разрыдался. А так – только сжал зубы до ломоты.