* * *

Городская квартира. В комнате тепло и уютно. Топится голландская печь. Золотые блики пламени выливаются из продушин заслонки и играют на крашеном полу, на свежепобеленных стенах.

– И что, цела, говоришь, ворошиловская меленка? – удивленно спрашивал Комогорцев своего земляка-гостя.

– Куды она денется? Крутит себе жернова на благо колхоза. Ворошиловы, так сказать, внесли свой вклад в дело обобществления хозяйского добра.

– А моя мельница не убереглась. Снарядом разнесло вдребезги. Как пришла, так и ушла, – сокрушался Комогорцев. – Столько воды утекло с тех пор, а как жалко! Ай-я-яй. Чего ж теперь? Теперь не догонишь. – Комогорцев поднес носовой платок к глазам, но, как будто передумав, смачно высморкался. – Проморгавшись, поинтересовался: – Кто же управляет ворошиловской-то мельницей в колхозе имени Кирова?

– Назначили Данилу-копченого.

– Да что ты говоришь? – удивился Комогорцев. – Этого трутня даже я знаю. Какой же из него мельник? У начальства глаза-то есть?

– И глаза есть, и глотка.

– Это ты к чему?

– Ублажил этот трутень уполномоченного из района самогоном да салом…

– И как мельница?

– Нет на ней порядка. Чуть что, идет Данила за советом к Ворошиловым. Либо к Елизавете, либо к Ефиму. И ведь была же опаска на собрании у людей, что на должности надо назначать людей хозяйственных. Не в обиду будет сказано, у того же вчерашнего батрака в этом плане – полные непонятки.

Сам Комогорцев, имея какие-никакие сбережения, уезжал в Читу на жительство, чтобы никогда больше не возвращаться в деревню.

В городе лучше уже потому, что там ты незаметный. Тебя никто не знает, и ты никого не ведаешь. Тебе никто не завидует, и ты рот не разевай на чужой каравай, – отвечал он до поры до времени на вопросы знакомых обывателей по поводу своего отъезда, да, видно, сглазил. Комогорцеву и в страшном сне не могло присниться, что скоро относительно спокойная городская жизнь его прервется в самом поганом смысле… Но ему повезет. Чудным образом уцелеет в жерновах репрессий. Дело его в НКВД было шито белыми нитками. Ну, была мельница, да ведь снарядом разбило. Ну, двор имел не из бедных. Ну, сгоряча ляпнул на сходе, когда колхоз организовывался, что нашли дураков за здорово живешь отдать нажитое годами добро… Ляпнул и уехал в город. Прошло время – вспомнили о бывшем владельце большой на всю округу водяной мельницы Комогорцеве. Жизнь – рулетка… Словом, срок получил. Пять лет работ на высылке. Бывалые узники усмехались, что, мол, такой-то срок и на одной ноге выстоять можно…

Через годы, будучи стариком, отхаркиваясь в жестяную банку, он будет вспоминать о пережитом. Да в таких подробностях, что хоть книгу пиши. И, наверное, надо признать, что если бы царизм так же жестоко относился к инакомыслящим, как позже та власть, которая пришла на смену в 1917 году, то никакого Октябрьского переворота никогда бы и не было…

* * *

«Индустриализация страны и рост армии требовали увеличения людских ресурсов и хлеба. Того и другого не хватало. В стране копилось массовое недовольство. В секретном докладе члена Политбюро и тогдашнего теоретика партии Бухарина говорилось, что коллективизация потерпела неудачу, что колхозы разваливаются, что деревни голодают и в стране настало великое оскудение. Пахло катастрофой, в которой обвиняли Сталина. Ему и его сторонникам, чтобы удержаться у власти, предстояло безотлагательно решить четыре государственные задачи. Во-первых, найти дешевую, а лучше бесплатную рабочую силу, во-вторых, любым путем достать хлеб, в-третьих, подавить недовольство. И, наконец, найти, на кого свалить вину за нищету и голод. По законам тех лет крестьянин мог продавать или не продавать излишки хлеба государству. Цены на хлеб, навязанные властями, были низкими. Крестьяне не желали отдавать хлеб за бесценок. Тогда власти, в противоречии со своими же законами, приняли постановление, по которому в случае отказа продавать хлеб отбирался силой. Какому крестьянину до большевиков пришло бы в голову закапывать в землю хлеб? Начиная с 1928 года за отказ отдавать хлеб в судах стали применять статью 107 Уголовного кодекса: конфискация имущества за спекуляцию. Член Политбюро Серго Орджоникидзе на XV съезде партии говорил, что придется потянуть в суд около 15 процентов населения. Он потребовал “скорости производства судебных процессов”. В Кремле считали, что коллективизация спасет от продовольственного кризиса. Оказалось, наоборот. Тяжелейший продовольственный кризис явился результатом насильственной коллективизации. Виновных нашел Сталин. Глава партии объяснил голод наступившей в стране плохой погодой, но главная причина в сопротивлении кулацких и зажиточных элементов деревни. Хлеб, по выражению Сталина, “приходится брать в порядке организованного давления”. От советской власти требовались аресты и выселение кулаков. Что же реально представлял собой кулак? Это был, как правило, физически здоровый и предприимчивый крестьянин, с которым вместе работали несколько взрослых сыновей. Если глава семьи видел, что с уборкой урожая не справиться, он нанимал другого крестьянина, кормил, поил его и платил, как правило, хлебом. Кулак мог быть жадным, но не мог быть ленивым, хитрым, не мог быть жуликом. В кулаках была сила деревни, ее богатство, инициатива, сытость всей России, возможность продавать излишки хлеба за границу. Ликвидировать кулака значило то же самое, что ликвидировать американского фермера. Кто бы кормил сегодня Америку и еще полмира?

В 1919 году 25 тысяч партийных работников отправились на фронт Гражданской войны, десять лет спустя столько же вооруженных горожан отправились проводить коллективизацию в деревне. Шла, по сути, вторая Гражданская война. Весной 1932 года XVII конференция партии сформулировала основную политическую задачу до 1937 года. Это “окончательная ликвидация капиталистических элементов и полное уничтожение причин, порождающих эксплуатацию”. Этими “элементами” и “причинами” были люди».

* * *

Массовая коллективизация в Забайкалье, как и в целом в стране, развернулась в конце 1929 года и приобрела лавинообразный характер. Еще в октябре 1929-го намечено было завершить коллективизацию в четырехстах районах, а в остальных обеспечить 50-процентное обобществление хозяйств.

Вступление в колхоз было делом вынужденным. Увеличение налогов особенно коснулось середняков. При вступлении в колхоз налоги снижались.

– Раньше было охота сеять, а теперь нет, потому что смотришь: рядом с тобой живет сосед-бедняк. Меньше сеет и беднее живет, к нему и власть не придирается. Сейчас каждый старается быть победнее, а раньше как бы побогаче, – откровенно признавался Ефим Ворошилов Прохору Ивановичу.

– Судить со своей колокольни особо не берусь, но что-то, чутьем понимаю, не то делается на деревне. Не так, наверное, все должно быть…

– По совести, по справедливости, вот как оно нам надо, – продолжал Ефим. – Не такой жизни мы ожидали, что сейчас творится, не такой…

Начало 30-х годов. Продолжается раскулачивание крепких крестьянских хозяйств. Кроме потери имущества, большим моральным ударом было то, что раскулачивать шли люди, которых на селе всегда считали лодырями и пьяницами, именно они входили в комитеты бедноты. «Усердие» комбедовцев было вполне объяснимо: они получали до 10 процентов имущества раскулаченных, остальное передавалось колхозам. Собственность раскулаченных они или просто присваивали, или продавали ее на торгах членам бригады по раскулачиванию по смешным ценам: избу за 60 копеек, корову за 15 копеек, что было в сотни раз ниже их реальной стоимости. Иными словами, бригада имела неограниченные возможности для разграбления. Раскулачивание часто служило предлогом для сведения личных счетов. Комбедовцы могли нагрянуть неожиданно. Забирали на подворье и в доме все, что им показалось более ценным. Так случилось и с Золотухиными. Уходя из избы, комбедовцы не забыли выложить в мешок замешанное в деревянном корытце тесто.