Впрочем, тогда Изабо подобные вещи мало волновали. Пускай себе тешатся – ей ведь тоже перепадало. Главной заботой по-прежнему оставались удовольствия, а критерием счастливой жизни было отсутствие всего, что могло бы этим удовольствиям помешать.

И королеве, действительно, мало что мешало.

Шарль, благодарный за заботу во время болезни, позволил ей оставить свой двор в особняке на улице Барбет, где Изабо укрывалась в период безумия супруга. Здесь свидания с Луи продолжились даже при здоровом муже. И были так страстны и часты, что Изабо и сама уже толком не знала, от кого у нее родились почти подряд три девочки – Мари, Мишель и Катрин.

Хотя нет, Катрин – точно от Луи: у нее такие же голубые глаза…

Зазеркалье подернулось странной дымкой, и королева почти вплотную приблизила лицо к отражению.

Какая гладкая кожа. И шея ровная, ни единой морщинки. Как долго они еще останутся такими? И не пропадет ли красота, как и прежнее её счастье – не вовремя и очень быстро?

Не дай, Господи!

Она уже стояла однажды на пороге отчаяния и до сих пор отлично помнит, как прятала под высоким воротом синяки и ссадины на этой шее!

Изабо жадно всматривалась в собственное лицо. «Не хочу, не хочу! – с отчаянием думала она. – Я каменею перед страхами и унижениями! Если Бургундец обвинит меня перед королем, начнется ад хуже того, который был, и я тысячу раз позавидую Луи, потому что он еще легко отделался!».

Пять лет назад у короля снова начались приступы безумия, и герцог Филипп почти приказал ей не покидать особняк Барбет.

Но Лувр – не тюрьма.

В лучшем случае Шарль сидел где-нибудь в темном углу, часами смотрел в одну точку и, пугаясь каждого шороха, испражнялся прямо под себя, хотя стул для испражнений всегда ставили с ним рядом.

Безумие пожирало слабую плоть всякий раз по-разному.

Но порой – бодрый и деятельный – он вдруг переходил в своем возбуждении какую-то черту, и больной разум словно кривое зеркало гнул и корежил действительность, превращая ее из опасной во враждебную. Тогда Шарль начинал бегать по Лувру в поисках оружия и раздавал оплеухи направо и налево, не разбирая, кто ему подвернулся.

Внезапно мог потребовать коня, чтобы съездить к «душеньке-королеве», а если на дворе в это время была ночь, и ему об этом говорили, впадал в ярость, все вокруг крушил и орал, брызгая слюной, что «к этой шлюхе только по ночам и ездить!». Даже в минуты просветления, приезжая внезапно в особняк Барбет, король пугал гостей Изабо молчаливым обходом зала, когда, заглядывая во все углы, вдруг задирал юбку на какой-нибудь даме и, злобно смеясь, спрашивал: «Кого это вы тут прячете?»

Изабо шутками и напускной беззаботностью старалась сглаживать неловкие моменты, но беда заключалась в том, что её вид больше не успокаивал Шарля, и двор всякий раз угрюмо замолкал при появлении короля, поскольку никто не чувствовал себя в безопасности рядом с ним.

Как-то раз он ударил и королеву. Почти случайно – так, что сам испугался сделанного. Но страх на лице жены, видимо, произвел сильное впечатление, потому что Шарль, помедлив мгновение, снова ударил её – уже нарочно. Потом еще раз и еще и неизвестно сколько бы ударов пришлось тогда на долю Изабо, не перехвати герцог Филипп руку короля, занесенную для нового удара.

А однажды… о, этот кошмар страшно даже вспоминать! Однажды король появился на улице Барбет, как всегда внезапно. Прямо с порога закричал, что верно ошибся воротами и это дом его брата. Потом подошел к карточному столу, за которым сидела Изабо с несколькими дворянами, схватил ее за подбородок и повернул лицом к себе. «Нет, не ошибся, – глумливо захохотал король, – это не Валентина Орлеанская! Смотрите, как эта шлюха похожа на мою жену, которая почему-то со мной не живет!».

Изабо стало страшно. По глазам мужа она видела, что начинается новый приступ, но рядом не было ни медиков, ни его дядей, которые единственные могли физически усмирить безумца. Попробовала отшутиться, чтобы успокоить гостей, но Шарль вдруг отскочил от нее, закрываясь руками, завопил: «Оборотень! Шлюха-оборотень!», а потом вырвал алебарду у стражника возле двери и, радостно оскалившись на разлетевшихся словно пух от метлы гостей, заорал то самое страшное: «Измена!».

Острым концом алебарды он погнал королеву из залы, потом по коридорам – до самой спальни. Там сорвал с кричащей перепуганной жены одежду, повалил на постель, изнасиловал и принялся избивать.

Крики о помощи, перемежаясь с визгом, разносились по всему дворцу; но ни гости, ни челядь, ничего не могли сделать. Король есть король. И даже безумный, он все равно остается неприкосновенным помазанником Божьим! Только когда крики перешли в хрип, и всем стало ясно, что королева вот-вот будет задушена, Гийом дю Шастель решительно бросился в спальню и, оглянувшись – не видит ли кто, ударом крепкого кулака на время усмирил обезумевшего монарха.

Шарля тут же увезли в Лувр, к медикам, которые констатировали ухудшение в состоянии больного. Синяк на лице Божьего помазанника списали на неудачный удар о древко алебарды, а фиолетово-черные отметины на шее королевы покрыл поцелуями срочно вернувшийся из Шартра герцог Орлеанский.

О, Луи тогда был в ярости! Какой повод! Какой простор для гнева и мщения! Он даже пытался развить бурную деятельность, желая всем доказать, что в делах чести не остановится даже перед братом-королем! Безопасности ради тут же отослал из Парижа Гийома дю Шастель вместе с его братом Танги, велев им затеряться в действующей армии где-нибудь на северо-западном побережье. Затем вызвал к себе Бернара д’Арманьяка и надолго уединился с ним, предложив Изабо «пока не волноваться».

Но она волновалась!

Ох, как же она тогда волновалась!

Стиснув руки, ходила из угла в угол и никак не могла отделаться от воспоминаний о рождественском бале во дворце Сен-Поль в январе 93-го. «Праздник горящих одежд» прозвали его в народе, и все были уверены, что тогда произошел всего лишь несчастный случай. Но Изабо догадывалась… нет, знала наверняка, что слишком любопытный человек с факелом, который захотел рассмотреть танцоров и подошёл для этого ближе чем следовало, сделал это не просто так, и не по своей воле.

На том балу мало кто знал о намерении короля присоединиться к группе шутников, что разделись догола, обмазали тела дегтем и налепили на себя кусочки пакли, чтобы изобразить заросших шерстью дикарей. И мадам Куси, которая своими юбками сбивала пламя с тела внезапно загоревшегося танцора