из пустых снарядных ящиков, задрапированных брезентом. Из них сложили некое подобие стены с балконом, на котором должна была стоять Джульетта. На брезенте нарисовали контуры камней, перила балкона украсили цветами из лоскутков.

— Вера, тебе надо после войны обязательно идти работать в школу, — говорила Верочке одна из сестер, — Надо же, так скоро человека к чтению приохотила. Мы же с Мельниковым с одного двора, он всю жизнь больше тройки не получал. А теперь что ни вечер, после дежурства всегда с книжкой. В тебе пропадает учитель литературы!

Вера только вздыхала:

— Да я и так всегда в классе отстающих подтягивала, то по литературе, то по арифметике. И ничему такому я его не учила, сам захотел. Просто лентяй он был в школе, ну почти как все мальчишки. Поскорей бы спектакль… Мы столько уже твердим, твердим этого Шекспира, что кажется, его скоро все кругом выучат. Даже тетя Рая.

Раиса рассмеялась:

— Да я его, милые мои, и до того знала. Мы ведь его тоже когда-то ставили. Лет мне было не больше, чем сейчас Яше.

— А я думаю, как у тебя выходит мне текст подсказывать, когда я собьюсь, — Вера всплеснула руками. — И голос у тебя, когда стихи читаешь, прямо как по радио. А кого ты играла?

— Маму Джульетты. Потому-то я все реплики помню, и ее, и свои, — Раиса улыбнулась. “Как по радио…” Неужели, что-то еще осталось от драмкружка?

Когда-то это была самая большая ее тайна, о которой никто из друзей не знал, ни в детском доме, где и ставили тот памятный спектакль, ни в техникуме, ни в Белых Берегах. Раиса никому не решилась признаться, что когда-то всерьез хотела стать артисткой.

К тому времени в детдоме Раиса жила уже пять лет, родной дом позабылся, выпал из памяти, остались там только голод да стылые ночи в подвалах и сараях, где прятались беспризорники. Потеряв мать, они с братом несколько месяцев бродяжили, живя тем, что удавалось на базаре выпросить или стащить. К осени попробовали перебраться туда где потеплее и в поезде уже — потерялись. Володька в подвагонном ящике устроился, а Рая замешкалась и не успела, поезд тронулся. От станции Брянск — Товарная забрала ее милиция, дальше был, как положено, приемник-распределитель и детский дом. Из-за худобы ей даже возраст сперва чуть не записали неправильно, думали что не больше шести лет, а было-то полных девять. Хорошо, что Володька ее пытался читать учить, хотя бы по вывескам. Пришлось доказывать, что она большая, и имя свое знает, и фамилию, и сколько лет. И даже написать это может. Ну, почти может. Некоторые буквы.

На новом месте было тепло, не голодно, а главное — интересно. Ее научили читать бегло, не по складам, писать и считать. Правда, брата так и не нашли, хотя и обещали. А потом, когда Раисе было уже тринадцать, появилась Анна Феликсовна. Маленькая, яркая и очень громкая женщина. Когда она объявила, что будет вести у них литературу, это услышали даже в коридоре. Каждый урок она превращала в театр одного актера, точнее актрисы. Она не просто объясняла и рассказывала, а показывала в лицах — кого угодно, хоть Онегина, хоть скитающегося по Петербургу Раскольникова, хоть Чеховского Ваньку Жукова. «Вы не сможете полюбить литературу, если вы не будете ее понимать. Но и любить не обязательно, а понимать — надо. А для этого — быть грамотным». На уроках она блистала как на сцене, но была необычайно строга, схлопотать «посредственно» у нее можно было не только за неправильный ответ, но и невнятный. Начнешь мямлить — сразу усадит на место.

Когда старшеклассницы начали сбегать с уроков истории на литературу, историк нажаловался директору, тот вызвал Анну Феликсовну и сурово отчитал за «театральщину на уроках». А та выслушала спокойно и организовала драмкружок.

Театральщина или нет, а ученицы через год читали с удовольствием и сильно подтянули правописание. Так что и директору пришлось признать, что театр может быть на пользу учебе.

Чтобы приучить воспитанниц к литературе, Анна Феликсовна тоже пошла на хитрость. Объявляла вечером «внеклассное чтение», приходила к средним классам с книгой, читала несколько страниц вслух и говорила, что занятие окончено, остальное — для самостоятельного изучения. Через день из-за книги чуть не дрались и бежали осаждать библиотеку.

Библиотека в детдоме была большая, частично унаследованная еще от занимавшего до революции эти стены института благородных девиц. Пополняли ее нерегулярно и беспорядочно, потому нужных книг постоянно не хватало. Все-таки «Капитал» читать в двенадцать лет рановато, а Чарская — это «буржуазная пошлость». Изъятые в конце концов из библиотеки слезливые истории о бедных сиротках долго потом прятали от сурового директорского ока где только могли. Анна Феликсовна запрещать ничего не стала, она просто принесла свои книги. И душещипательные повести в какие-то пару месяцев были совершенно забыты. Класс вслух, по очереди, читал «Отверженных».

Потом прочли «Собор Парижской богоматери», «Жерминаль» — этот роман Золя девушкам принесли, едва те успели увлечься перечислением платьев и кружев в «Дамском счастье». В драмкружке ставили отрывки из пьес, читали по ролям, а потом… потом неугомонная Анна Феликсовна замахнулась на большой спектакль. И драмкружок взялся за «Ромео и Джульетту». Как устроить такой спектакль в детдоме, в труппе, где мальчишек по понятным причинам нет? Оказалось — это дело наживное. И вот уже худенькая как мальчишка Вера Стрижова учится фехтовать и твердит роль Ромео, а Анна Феликсовна в берете с пером взяла на себя Меркуцио. Все внезапно «заболели» театром. Даже грозный директор, еще недавно устраивавший учительнице разносы за «подрыв авторитета советского педагога», окончательно уверился в том, что театр — это не буржуйское развлечение и для молодых комсомолок никак не вреден, а совсем наоборот. Он даже в Наркомпросе это доказывал. Больше того, взял на себя роль герцога и так в нее вошел, что когда младшие классы устраивали шумную возню, директор перекрывал общий гомон его монологом: «Мятежники, спокойствия враги!» И помогало, самый шумный класс тут же успокаивался.

Раисе досталась леди Капулетти. Сначала она ей не понравилась, что за выдумка, играть какую-то барыню, пускай даже итальянку. Но после слов «у тебя талант на характерные роли», она сдалась. Прежде никто не говорил, что у нее есть какой-то особенный талант. А взглянув на себя в зеркало в гриме и платье, она и вовсе влюбилась в эту роль. Точнее, в новый облик. Из темной рамы смотрела такая красавица с пышной как на старых открытках прической, что Раиса готова была