– Ну и вам тоже, – вернула Имоджен ей комплимент. – У вас великолепная фигура.

– Это только летом, когда много работы, – ответила Селин, но Имоджен ей не поверила.

– Когда-то я ходила в зал, – сказала она. – Но бросила. А сейчас приятно снова поупражняться.

– А что вы делали до приезда во Францию? – буднично спросила Селин. – Вы же не всегда работали уборщицей, верно?

– Это Рене попросил вас спросить?

– Нет. С чего вы взяли?

– Он удивился, когда я сказала, что уже убирала дома, – ответила Имоджен. – Но я… ладно. Моя мать была домработницей. И я неплохо разбираюсь в уборке.

– А, уверена, у вас в запасе куча интересных историй о хозяевах домов, – сказала Селин. – Может быть, когда-нибудь расскажете мне парочку.

– Может быть.

– Eh bien[12]. Вернемся к нашим баранам. Вы сможете убрать у меня в субботу?

– Да, думаю, да.

Рене до сих пор давал Имоджен задания только на будние дни. Она сказала Селин, что время они обговорят попозже, когда она точно будет знать свое расписание.

– Я открываю кафе в девять в субботу, – сообщила Селин. – Если вы сможете прийти к восьми тридцати, будет замечательно.

– Без проблем, – Имоджен полезла в кошелек, чтобы расплатиться за кофе.

– Нет-нет! – запротестовала Селин. – Сегодня все за счет заведения.

– Но…

– Абсолютно! – тон у нее был непреклонный.

– Что ж, в таком случае, большое спасибо.

– Пожалуйста. И жду вас завтра, как всегда.

* * *

Имоджен доехала до дома на велосипеде, наслаждаясь теплым ветром, обдувающим ей спину, и радуясь разговору с Селин. Как и Рене, Селин была ее работодателем, не подругой. Но от нее исходило какое-то тепло, которое заставляло Имоджен чувствовать себя значительным и уважаемым человеком. А еще ей нравилось, что она знакома теперь с кем-то еще, кроме Рене, и не имеет значения, что Селин была его женой и что на ее велосипеде сейчас Имоджен разъезжала!

Приехав домой, она сделала себе овощной салат, налила бокал белого вина и уселась за стол около окна. Что-то произошло с ней сегодня, думала она, глядя на сад. И дело не только в вилле «Мартин» и Селин. Что-то большее. Воспоминания захлестнули ее – и отступили, освобождая ее от себя. Она могла теперь разговаривать с людьми и не чувствовать себя виноватой. Она чувствовала себя так, словно снова становилась самой собой. Она чувствовала себя… свободной. И уверенной.

Конечно, она в общем уверенно чувствовала себя в «Шандон Леклерк», но каждый раз, когда говорила Винсу, какая хорошая у нее работа и как хорошо она с ней справляется, он отвечал, что работать на Конора Фоули – это не аэрокосмические исследования, что она ни за что не отвечает и что, если называть вещи своими именами, она не более чем секретарша.

Имоджен почувствовала, как в груди защемило, и отхлебнула вина из бокала. Конечно, она понимала, зачем Винс говорил все это. Она верила, что он все-таки не то чтобы хотел ее унизить, нет – он просто хотел возвысить себя за ее счет. Ведь как бы ни называлась его должность в страховой компании, он был всего-навсего продавцом. Очень хорошим продавцом, лучшим продавцом, который всегда показывал результаты более значимые, чем его коллеги, но все-таки продавцом. Он хотел двигаться дальше, трижды шел на повышение, пока они с Имоджен жили вместе, но каждый раз его обходил кто-то другой. Он считал, что компания недостаточно ценит его. Он поносил руководство на чем свет стоит всякий раз, когда рассказывал Имоджен о компании, говорил, что там сидят одни идиоты, которые не способны распознать талант, что они боятся двигать его, потому что он представляет собой угрозу для них самих.

– Нет такой хитрости, которую я не смог бы раскрыть, – сказал он ей как-то вечером. – Это я должен сидеть там, за столом правления, а не эти марионетки, которые сейчас там восседают. Они просто боятся меня, боятся, что я выведу их на чистую воду.

Она тогда ничего не ответила: все, что бы она ни сказала, все было бы неправильно.

Имоджен допила вино и снова наполнила бокал. Чувствуя, как силы возвращаются к ней, она открыла интернет и решила проверить почту. Одно письмо было от Шоны: она просила ей позвонить. Имоджен поморщилась и закрыла программу. Постучала пальцами по телефону пару секунд, а затем впервые после покупки использовала телефон по назначению и набрала номер.

– Алло!

Акцент был американский, но со следами французского прононса.

– Привет, Берти, – сказала Имоджен. – Это я, Имоджен.

– Имоджен! Сколько лет, сколько зим! Как ты? – в голосе Берти слышалась неподдельная радость.

– Очень хорошо, спасибо. Мне нужно поговорить с тобой кое о чем. Но сначала как Агнесс?

Последовало секундное молчание, затем вздох.

– Время от времени она меня узнает, а иногда нет. Это тяжело, Имоджен. Очень тяжело.

– Понимаю. Жаль.

– Я всегда знала, что однажды мне придется ухаживать за ней, – призналась Берти. – Она же старше меня. Но чем старше становишься, тем труднее смотреть, как тот, кого ты любишь, все больше и больше стареет и нуждается в помощи.

– Ей же в этом году семьдесят четыре, да?

– Да, – ответила Берти. – Совсем нестарая, особенно для того, кому шестьдесят семь.

– Шестьдесят семь – вообще молодость.

Берти засмеялась: «Для меня-то точно».

– Я скучаю по Агнесс, – сказала Имоджен. – Она всегда была такая веселая.

– Альцгеймер – жестокая штука, – ответила Берти. – Глядя на Агнесс сейчас, я думаю о твоей матери.

– О маме? Почему?

– О ее решении, когда она дала согласие отключить твоего отца от приборов. Она сидела там каждый день и знала, что он никогда не очнется, что его там больше нет… Но он все еще дышал, а пока человек дышит, надежда остается. Но Кэрол поняла, что эта надежда фальшивая, и приняла очень смелое и трудное решение, чего родители твоего отца ей не простили. И вот я, когда смотрю на Агнесс, думаю: вдруг она вспомнит меня сейчас, и тебя вспомнит, и все вспомнит… Но ее память как обрывок бумаги на ветру, и моя надежда на ее возвращение равна надежде на то, что этот обрывок бумаги опустится на землю и окажется романом.

Имоджен молчала.

– Впрочем, прости, – спохватилась Берти. – Ты позвонила, ты хочешь со мной о чем-то поговорить, а я загрузила тебя такими депрессивными речами. Какие у тебя новости? Все в порядке?

– На самом деле моя жизнь сейчас стала несколько сложнее, – ответила Имоджен.

– В каком смысле?

Имоджен колебалась. Она не посвящала Берти в подробности своих отношений с Винсом, потому что не хотела волновать ее, а еще потому, что ей было страшно неловко признаваться, что она совершила ужасную ошибку, особенно учитывая, как Берти и Агнесс обе буквально влюбились в него на свадьбе и все время твердили ей, какой он настоящий джентльмен. И сейчас ей совсем не хотелось вдаваться в неприятные подробности.