– Я уж год не пью, – отвечал ему Фёдор, – с тех пор, как я с похмелья, жену свою, Катьку чуть кипятком не окатил, да побил малость.

Катя, взглянув на него скоро, опустила глаза и словно сжалась вся. Никогда никому не говорила она, что от мужа приходилось терпеть ей многое, и не было такого дня, чтобы чувствовала она себя счастливой подле него.

– Уехали барыня, – продолжал Фёдор, – и мальчиков с собой забрали, ещё спящих на руках унесли. Да вот и доктор им подсобил вещи нести. Вышел из дома вместе с ними, и коли до сей поры не объявился, значит, так и есть, тоже уехал.

Анна Антоновна, в смятении, не зная, что думать, взглянула на батюшку своего, не заметив, как в то же самое время, побледнел Филарет Львович, сидящий рядом с ней.

Антон Андреевич, внешне казался весьма спокойным. Он не смотрел ни на кого более. Ничего не расспрашивал. И только всё перекладывал из одной руки в другую, изящную серебряную вилку, поворачивая её то так, то иначе. Ещё мгновение, и он, всё же не сдержавшись, резко швырнул ее на стол, тут же поднялся и покинул комнату.

Андрей Андреевич, продолжая едва заметно улыбаться, потянулся неуклюже и взял из вазы зеленое гладкое яблоко, надкусил его шумно и искривил лицо.

– Ах ты! Совсем кислое! – раздраженно произнес он, и протянув руку, взял ещё одно.

– И это не лучше, – нервно откусив, заметил он.

Полина Евсеевна, окинула его взглядом полным пренебрежения. Она извинилась перед всеми, кто был за столом, и также ушла.

Вскоре и Анна Антоновна последовала за ней. Потом Дарья Апполинарьевна позвала сыновей Телиховых с собой. Катя и Фёдор предпочли исчезнуть незаметно, так чтобы вероятный гнев хозяйский, их вовсе не коснулся.

Андрей Андреевич, вздыхая громко, и при этом ехидно улыбаясь, принялся за еду, наконец, насытившись, вытер руки салфеткой, и сильно кряхтя встал. Уже уходя, он остановился в дверях.

– Посмотрите-ка, всё же сбежала, – задумчиво произнес он, – А!? Какова! – воскликнул он, посмотрев хитро на Филарета Львовича и ушел прочь.

Учитель остался в столовой один.

«Уехала… Уехала…», – мысленно повторял он.

Попытавшись приподняться, Филарет Львович снова упал на стул.

– Лживая, опять обманула меня, – шептал он, сжимая ладонями виски, и вздрагивая оттого, что каждое произнесенное им слово, эхом грохотало в его голове. Филарет Львович был так зол, что даже заплакал.

– Она оставила меня, – подумал он, задыхаясь от обиды, – и я поступлю подобным образом с ее дочерью. Никогда Анна Антоновна не будет моей женой. Я исчезну из этого дома, так же неожиданно и так бесследно.

Вытирая длинными тонкими пальцами, ненавистные слёзы, Филарет Львович, переполненный яростным гневом и горячим желанием мстить, сорвался с места, чтобы укрыться на некоторое время в своей комнате.

Тем временем, Антон Андреевич заперся в кабинете. Уже и Анна Антоновна уговаривала его отворить ей, и Катя приносила к его дверям чай, добиваясь позволения войти, однако всё без пользы. Смыковский не желал открывать и не открыл.

Антон Андреевич не чувствовал ни боли, ни обиды. Сидя в кресле, в полном одиночестве, он только не мог понять, как могло случиться с ним такое. Одно лишь непонимание царило в его голове, невозможность осознать произошедшее. Среди всей этой сумятицы, в памяти возникла вдруг картина из прошлого, несмотря на давность, явственно чёткая. Он вспомнил дом Ослимовых, в который был приглашен когда-то, по случаю празднования именин одной из дочерей Анастасии, вскоре умершей в муках, причиненных ей тяжелой болезнью.

Но в тот день она была блистательно хороша. И не нашлось ни одного гостя, который бы не восхитился её юной красотой. Антон Андреевич до сих пор помнил её лицо, немного бледное, не тронутое румянцем. Она подошла к нему, волосы ее развивались от легкого ветра, платье мерцало как-то особенно.

– Угодно ли вам принять знакомство с моей сестрой? – спросила она, приветливо улыбаясь.

«Тогда я в первый раз увидел Анфису, – подумал Антон Андреевич, – и мне показалось, и мне показалось, что она прекраснее своей сестры в сотни раз и с ней сравниться никто не сможет…»

Антон Андреевич, подошел к письменному столу. Открыв самый верхний ящик, он достал оттуда книгу и перелистнул ее бережно. На стол упала роза. Утратившая под гнетом времени и аромат, и даже цвет свой.

«Этот цветок, – продолжал он мысленно говорить сам с собой, – она подарила мне тогда, в тот первый вечер, ловко вытащила его из вьющихся волос, собранных в высокую прическу, отдала мне, и сказала при этом – Вот господин Смыковский, владейте им, я хочу оставить вам память о себе. И рассмеялась потом, смутившись. Куда же девалась моя Анфиса? Где потерял я женщину, которую так любил? В каком году, в который день? Или всегда она была такой как нынче, но я сам предпочел не видеть этого, представляя не истинную Анфису, а только вымышленный образ её, пряча скверное далеко от себя, чтобы не заметить случайно, не найти и не разглядеть действительной сущности. И за все эти годы незрячей жизни, я вот теперь именно плачу болезненным прозрением».

Взглянув на стену, Антон Андреевич, увидел на ней портрет Анфисы Афанасьевны, в синем бархатном платье. Считая жену свою несравненной по красоте, он любил заказывать лучшим художникам ее портреты. Однако сегодня, лицо её, показалось ему отвратительным, всё не нравилось – вызывающие выражение глаз, поворот шеи, тень на лице, манера держать себя, словом совершенно всё. И не найдя ничего лучшего, Смыковский отвернувшись, погасил лампу, погрузив себя в темноту.

Однако это не могло повлиять на движение его мыслей, и они, всё те же, занятые только Анфисой, не отпускали Антона Андреевича, продолжая болезненное вращение.

«Как же мог я не заметить ее связи с доктором? – изводил он себя, – Как позволил увезти детей своих? Для чего Анфиса определила мне столь страшное наказание, обрекая на вечную разлуку с сыновьями. Я потерял завод. Я потерял семью. Более кажется мне терять уже нечего».

Просидев так до следующего утра, в темноте, наедине только с собой, Антон Андреевич встретил рассвет, совсем измотанный, постаревший. Он не хотел ничего, и словно и не чувствовал, и не замечал также ничего вокруг себя. Ему казалось, что силы сопротивляться жизненной несправедливости теперь оставили его, скорее всего навсегда.

«Пусть идёт все само собой. Как повернется, так и будет… Вот только нужно отдать Аню за Филарета Львовича, хотя бы она пусть окажется счастливой», – подумал Смыковский и устало прикрыл глаза, когда в окне появились