– Что вы, разве возможно такое, когда я всякий день только о том и думаю, чтобы скорее сделаться законной супругой Филарета Львовича.

Услышав свое имя, учитель немного отпрянул от двери, оглянулся по сторонам. Дыхание его стало частым и сбивчивым.

– Никогда не будет этого, всё в мечтаниях ее останется, – прошептал он, нервно вытирая ладонью, взмокший лоб.

– Но ведь для венчания большие расходы потребуются, – продолжала Анна Антоновна, – а мы теперь разорены. Найдутся ли они у вас?

Филарет Львович принялся слушать внимательнее.

– О расходах не думай, прошу тебя, – успокоил ее Смыковский, – я имею некоторые сбережения. Ни в свадебном наряде, ни в самой церемонии, стеснена ты не будешь. Я верю, что отдаю дочь замуж в единственный раз, и потому скупиться не стану. Тем более, что жених твой не состоятелен принять, хоть какую-то часть этих трат, на себя. Впрочем, его состояние, так же как и происхождение, для меня ничего не значат. Главное, чтобы он был способен не обмануть надежд, и твоих, и моих.

Через несколько дней после этого разговора, Филарет Львович, рано утром, постучал в дверь комнаты своей невесты.

Анна Антоновна, по обыкновению измученная за ночь кошмарами, уже не спала к тому времени, и потому накинув на себя тяжелую, сплетенную Дарьей Апполинарьевной, шаль, открыла дверь скоро.

Филарет Львович вошел в спальню.

– Анечка, моё спасение в тебе, в твоей воле, – произнес он побледнев и схватив ее за руки.

– О чем ты говоришь? Я ничего не понимаю… – испугалась Анна Антоновна.

– Я получил письмо из дома. Проклятое письмо.

– Письмо? От кого?

– От матушки своей.

Анна Антоновна присела на край кровати.

– И что же в нем? – спросила она.

– В нем мой позор, моя гибель. Из него я узнал, что муж сестры задолжал некую сумму, в моем представлении, весомую. Кредиторы были безжалостны к нему, и он, показав себя трусом, не выдержал давления.

– Что же с ним стало? – разволновалась Анна Антоновна.

– Он оборвал свою жизнь, разом избавившись от угнетающих его затруднений. Однако, это только он. В то время, как прочие, все еще остаются в столь незавидном положении, и прежде всего, я.

– Отчего же? Разве возможно тебе отвечать за поступки другого человека, и тем более, платить по его счетам.

– Всё именно так, я вынужден найти способы оплатить чужие счета, оттого, что следуя негласным, но твердым законам, кредиторы перевели его долг на меня. И вот теперь, мне остается избрать самый верный из двух имеющихся путей, или вернуть долги, или же исчезнуть на некоторое время, до тех пор, покуда обо мне не забудут.

– Исчезнуть!? – ужаснулась Анна Антоновна, – Помилуй, как же это, исчезнуть? Это значит скрыться также, как и матушка моя, и никогда не появиться вновь?

– Появиться, но лишь по прошествии времени, впрочем, может быть очень долгого времени. Послушай, милая моя Анечка, мне и самому не по душе такое внезапное бегство, ведь кредиторы в этом случае, станут изводить моих матушку и сестру. Однако ещё страшнее для меня, разлука с тобой и необходимость отложить венчание.

Филарет Львович замолчал. Чувства переполняли его, щеки горели, глаза увлажнились. Он обнял свою невесту и прижал к себе.

– Ты говорил о спасении, – вспомнила вдруг Анна Антоновна, – Неужели я могу спасти тебя? Но как?

– Да. Ты можешь. Пожалуй, лишь ты одна. И я, преодолев себя, прошу твоей помощи…

Учитель глядел на Анну Антоновну умоляюще.

– Господи, говори же скорее, я всем сердцем желаю помочь тебе!

Филарет Львович молчал.

– Зачем ты молчишь? – вглядывалась в его лицо барышня, – Говори же, говори!

– Нет. Всё же это слишком унизительно. Я человек не богатый, единственная моя ценность – это чувство достоинства, и оно не дает мне просить помощи у тебя…

– И все же, преодолей свою гордость, объясни мне, как тебя спасти! – закричала Анна Антоновна, ударяя его маленькими кулачками по плечам.

– Твой отец устраивает наше венчание. Мне стало понятно, что он рассчитывает потратить на это большие средства, вероятно, несмотря на банкротство, у него остались какие-то сбережения.

– Да, верно, – подтвердила Анна Антоновна, – сбережения действительно есть, он сам мне поведал об этом.

– Попроси. У него. Денег… Для меня. – с расстановкой произнес учитель, – я обещаю, что верну ему все, так скоро, как только смогу.

Анна Антоновна задумалась ненадолго.

– Ну конечно же, – воскликнула она, – именно так! Я все расскажу батюшке, и он не откажет мне!

– Ты сделаешь это для меня!? И вправду сделаешь? – словно с недоверием переспросил Филарет Львович.

– Разумеется да, и без промедления. Сегодня же ты получишь в распоряжение нужную сумму.

Однако, вопреки ожиданиям Анны Антоновны, Смыковский не согласился выдать ей денег, отказавшись помочь учителю, твердо и бесповоротно.

– Я способен осознать всю тяжесть положения, в котором пребывает твой жених, – говорил он, – но состояние моих дел, теперь не менее тягостно. Передав ему деньги, я тем самым обреку на голодную гибель всех, живущих в этом доме, в том числе и тебя.

– Как вы можете, батюшка, сравнивать чувство голода и опасную угрозу, нависшую над человеком, который к тому же дорог и необходим мне! – чуть не рыдая, убеждала Анна Антоновна, – Это мелко, цинично! Я не верю, что это вы говорите! Голод!? Пусть даже голод! Да я готова отказаться от всего вовсе! Никогда более не знать пищи! Только бы Филарет Львович избавился от преследования кредиторов и смог жить покойно, как было прежде!

Вопреки таким доводам, Смыковский не торопился уступать дочери.

– Еже ли ты находишь в себе силы, на согласие, пожертвовать всем во имя счастья будущего супруга своего, то это лишь подтверждает твою искреннюю любовь к нему. И я даже готов уважать тебя за столь редкую способность, однако, причем же здесь другие? Полина Евсеевна, мой брат, сыновья Ипатия Матвеевича. Катя и Фёдор, наконец! Думала ли ты о них? Ведь они пострадают также. Разве ты справедливым это находишь?

– Я нахожу, – произнесла барышня, взглянув на отца с ненавистью, – что своим отказом в помощи Филарету Львовичу, вы предали меня, так же точно, как и матушка, разговоров о которой, вы так тщательно избегаете! Но возможно и она, покинула этот дом не зря, столкнувшись однажды с вашей черствостью и безразличием.

После таких слов, Анна Антоновна, с плачем, бросилась вон из кабинета отца.

– Погоди Аня! Остановись! Выслушай меня! – кричал он ей вслед, но она не вернулась.

«Вот уже и дочь ненавидит меня, считает за врага, и не желает понять, – стал размышлять Смыковский, – обратившись с просьбой, она лишь во мне одном,