разглядела возможное спасение, а я отверг её»

Антон Андреевич прервал свои мысли. Он с тоской оглядел всё, что окружало его. Комната показалась ему мрачной, безликой. Закрыв лицо руками, он подумал вдруг:

«А может и вправду, необходимо было помочь?.. Ради дочери, ее безмятежного будущего…»

Тем временем, Анна Антоновна вернулась в свою спальню, где заметно нервничая, ждал ее учитель. Едва увидев свою невесту, он принялся расспрашивать ее о случившемся разговоре с отцом.

– Ты говорила с ним? Ты просила его? Он не отказал? Он станет содействовать мне? А отчего у тебя раскраснелись глаза? – говорил он, суетясь вокруг.

– Батюшка отказал мне, – произнесла вытирая появляющиеся опять, слезы, Анна Антоновна, – ни доводы мои, ни мольбы, не тронули его.

– Неужто он смог так обойтись с тобой? – удивился Филарет Львович.

– Да, сумел. Он поступил с нами прескверно, толкнув на произвол судьбы. Обрек на страдания, хоть и способен был уберечь от них.

Рассердившись, и не скрывая этого, учитель отодвинул от себя Анну Антоновну, сделался задумчив, уселся в кресло.

– Чтож… – произнес он, осле довольно долгой паузы, – выходит обстоятельства мешают мне обвенчаться с тобой. Да и какое уж тут венчание, нужно подумать теперь о том, как бы не лишиться жизни или здоровья, от рук кредиторов. Прости Анна, я мечтал стать твоим мужем и быть рядом с тобой всегда, но кажется всё окончено, и я вынужден уехать сегодня же ночью.

– Возьми вот, дружок, на память обо мне, – сказал он, чуть слышно.

Барышня покачнулась, с трудом удержавшись на ногах и зарыдав затем громко, без стеснения.

– Нет! Не покидай меня, – просила она, – я поеду с тобой! Без тебя мне жить невозможно, и незачем…

– К чему эти слёзы, Анна Антоновна, – строго произнес учитель, – они некому не в помощь. Взять тебя с собой я не могу. Нужно прощаться… Теперь и навсегда.

– Ах нет! Нет! – закричала барышня, и упала на колени, схватив Филарета Львовича за руки, словно надеясь именно так удержать его.

Но он, отстранившись, направился к двери. Поняв, что еще одно мгновение и его уже не будет в этой комнате, она позвала, почти шепотом:

– Филарет… Я на все решусь… Батюшка выдаст тебе денег, пусть даже и не зная о том…

Учитель обернулся.

– Что это значит? – заинтересованно спросил он.

Анна Антоновна, держась за кровать, поднялась с колен и вытерла слезы.

– Для того, чтобы взять деньги, – сказала она, поправляя растрепавшиеся волосы, – мне не понадобится его согласие. Я знаю где находится шкатулка с ценностями. Матушка поведала мне когда-то.

– Ты, что же!? Намерена их украсть? – боязливо озираясь, спросил тихо Филарет Львович.

– Украду, – тяжело вздохнув, ответила барышня, – я ради тебя на любое злодейство пойду, только и ты не оставляй меня.

Через несколько часов настало время обеда. К столу, как и прежде, спустились не все. Анна Антоновна сказалась больной. Антона Андреевича, закрывшегося у себя в кабинете, тревожить никто не посмел. Полина Евсеевна, отсутствовала вовсе, отправившись вместе с сыновьями Телиховых на кладбище, поддавшись их горячим просьбам, навестить родителей. Поэтому Катя, только с тоской поглядывала, как ест Андрей Андреевич, в полном одиночестве, однако, с неизменно превосходным аппетитом.

– Сегодня, у тебя голубушка, рассольник удался, – говорил он, широко улыбаясь, – обычно ты, бесовская дочь, в него перцу сыпешь, даже рябь в глазах, а нынче ничего. Видно образумилась, а?

– Да, что вы такое говорите, барин, – оправдывалась Катя, пожимая плечами, – отродясь я перца в рассольник не сыпала…

– Ты что это хозяину дерзишь!? – нервничал Андрей Андреевич, – а ну, поди прочь!

Катя, отложив полотенце, послушно направилась к выходу.

– Впрочем, погоди, – вернул ее Андрей Андреевич, и кряхтя, вытер руки салфеткой, – подай-ка мне наливки земляничной. Да живей! Живей! Что замерла на месте? Гляди, – он погрозил ей пальцем сурово, – Из дома прогоню!

Катя, вернувшись к буфету, открыла бесшумно дверцу и достала оттуда тяжелый темный графин. Подойдя к столу, она потянулась уже за рюмкой, как вдруг Андрей Андреевич, ударил ее с силой по рукам.

– Кто просил тебя наливать? – завопил он, багровея, – Я сам! Ты, что же извести меня задумала!? Вначале подает рассольник, мало что остывший, так еще и прокисший давно, а теперь нарочно мне мешает! Уже я и отобедать в покое не могу! От прислуги должен мучения принимать!

Разгневанный Андрей Андреевич, отдуваясь встал из-за стола, захватив с собой графин и две тонкие рюмки, собравшись не в свою комнату, как это бывало обычно, а в кабинет брата, он, дойдя до него, принялся громко стучать в запертую дверь, приговаривая:

– Братец, Антоша, отвори! Мне надобно слова тебе сказать!

Антону Андреевичу, уставшему от стука и голоса его, ничего не оставалось, как только открыть.

– Андрей, прошу тебя, поговорим позже, – вяло произнес он, стоя на пороге кабинета, и уже намереваясь вновь закрыть дверь.

– Для чего же позже, когда можно и теперь, – не оставлял его Андрей Андреевич, стараясь пробраться в комнату.

Однако Антон Андреевич, оперевшись рукой на стену, никак не желал пропускать его.

– Позволь мне отдохнуть немного, полно тебе стучать и шуметь. Я не расположен к беседе, – говорил он, сдерживая натиски брата, следующие один за другим.

– А ты все в печали и унынии пребываешь? – словно сочувствуя, но отчего-то усмехнувшись, между тем, спросил Андрей Андреевич, – послушайся совета своего старшего брата, – добавил он, – хлопнув Смыковского по плечу, – Гони прочь свои горести, невзгоды и другие всякие глупые штуковины. Все это ничего не стоит, и забывается без промедления, как только появляется в руках, вот это вот питье.

Хитро улыбаясь, Андрей Андреевич показал брату графин, который прятал до того за спиной.

– Я утомлен. Я ничего не хочу, – с усилием подавляя раздражение, говорил Смыковский, но это не помогало.

Андрей Андреевич продолжал убеждать его, как полезно забросить все заботы и отлучиться от мира, хоть на некоторое время.

У Антона Андреевича уже не было сил сопротивляться.

– Входи, – сказал он смиренно, и распахнул дверь.

– Давно уж бы вот так! – обрадовался Андрей Андреевич, – А то, в другой раз! Позже! Когда же право, если не теперь!?

Четверть часа спустя, то и дело, подливая брату наливку, он уже рассуждал обо всех событиях, случившихся в доме в последние дни, ругал Анфису Афанасьевну и доктора, сокрушался о невозвратимой потере завода, и вместе с тем, средств для существования. Однако Антон Андреевич не воспринимал ничего из услышанного, он чувствовал только терпкий вкус наливки, и охватившее его, внезапное головокружение. Вскоре вернулись к нему воспоминания о просьбе дочери.

– Она просит то, чего я дать не могу, права такого не