как в отношении принципов, убеждений, обесценивание которых расценивается как конвенционально нежелательное явление (вспомним про hate speech или дискриминационные высказывания), так и в отношении «вещей, которые и так ни хера не ценные». Кто определяет эту «ценность» – другой вопрос. Главное – что на взгляд твиттер-экспертов дела обстоят очень просто, в духе известного медийного мема, с которым они наверняка знакомы: вы чувствуете обесценивание? тогда мы идем к вам и обесценим вас еще больше! Вы в любом случае этого подспудно ожидаете, если слово «обесценивание» активно работает в вашем словаре и позволяет вам формировать отношение к этому миру.

Вас обижает, что ваши успехи не принимают всерьез? Оскорбляет, что с вами никто не считается? Задевает, что ваш образ жизни не воспринимается как хотя бы возможный? Неприятно, когда ваши «активности» не считаются нужными и полезными? Вы «выгораете», потому что не чувствуете поддержки? В конце концов, вы полагаете, что столкнулись с обесцениванием? Поздравляем, вы – слабак. Вон с нашей вечеринки тех, кто успел вовремя расправить плечи и наслаждается своими успехами.

Авторы твиттер-аккаунта «РИП Новости» показывают, что за «модным» статусом термина скрывается ситуация самореференции, уробороса [150]. «Обесценивание» – это не только про единичные проявления грубости или эмоционального насилия. Его бытование в публичном пространстве подразумевает постоянный процесс перераспределения ролей, перераспределения значимости акторов (как в их собственных глазах, так и в глазах окружающих). По сути, сам термин «обесценивание» – продукт общества, где эмоциональные процессы, моральные категории (достоинство, ценности), механизмы понимания себя определяются категориями экономическими. И это уже как раз не просто наблюдения из зоны здравого смысла. Так, социолог Кристиан Лаваль утверждает, что представление о человеке как о полезном ресурсе и средстве накопления богатств становится очевидным фактом нашего социального мира [151]. «Обесценивание» – как механизм болезненного для другого преуменьшения заслуг, отказа от признания самостей – может функционировать до тех пор, пока субъект остается таковым, то есть относится к другим как к объектам, средству для проявления своей воли. Выживают здесь только те, кто повинуется следующему этосу: надо ценить себя, знать себе цену. Ничто не должно делаться вопреки личному интересу, личной выгоде.

Удивительное рядом: даже «бережное отношение» к себе и другим в этой перспективе рассматривается с позиций строго утилитарных. В долгосрочной перспективе оно воспринимается как действие более эффективное, чем прямое нападение или агрессия. Хотя бы потому, что благом в такой системе координат выступает идея «ментальной оплаты», работает принцип «ты – мне, я – тебе», идеально соотносящийся с установками рыночного общества. Как писал тот же Лаваль, это общество «сулит не только материальное благосостояние, избавляющее нас от нужды, но и некоторую <…> свободу идеального потребителя, который может выбирать товары, людей, место и время, лучше всего подходящее для удовлетворения его личных удовольствий» [152]. Так устанавливаются продуктивные социальные связи и, соответственно, «законы справедливого мира и предписаний, позволяющие обществу контролировать самое себя» [153]. Проблема в том, что это утилитарное понимание человека как полезного средства производства редко приводит к формированию конвенций о «всеблагом» поведении. Или к выраженному стремлению обсудить множественность образов действия, которая позволит настроить аккуратный и эффективный – в том числе рыночно! – социальный «самоконтроль».

Дискурс обесценивания предполагает, что есть корректное, правильное, аккуратное и бережное поведение, требующее инклюзии, – и все остальные акты, жесты, которых нужно избегать. Иными словами, все, что не укладывается в «бережную» картину мира, оказывается «обесценено» в ответ и исключено из репертуара практик. Дискурс (и личный, и, в глазах пользователей термина, – общественный) построен на вере в принципы «игры с нулевой суммой», антикооперативной стратегии. Если где-то убыло – значит, где-то прибыло. Если я обесценил тебя и твои успехи, то я молодец, обеспечил себе лучшее самочувствие. Если обесценили меня, то явно из дурных намерений либо из непроработанных дурных же детских запретов – так поступают нехорошие люди или те, кто далек от наращивания осознанности, ответственности. Фу такими быть!

Получается, что на практике «бережная» и «принимающая» эмоциональная культура вовсе не готова отказаться от обесценивания. Ее сторонники – руководствуясь принципом «последние станут первыми» и vice versa – лишь переопределяют объектов этой не самой приятной эмоциональной реакции. Все равно кто-то, но должен быть наказан. Все равно кто-то но должен быть объявлен слабаком или как минимум индивидом, не достойным эмпатии, сопереживания и принятия.

Тут стоит остановиться и заметить: подобное черно-белое представление о мире, где есть те, кто прав, и все остальные, требующие отчуждения, расчеловечивания и остракизма, выглядит как будто безопасно и потому распространено среди самого широкого круга людей. В том числе и тех, кто мыслит себя толерантными индивидами. Очень сложно признать, что толерантность – это, как указывает политолог Чандран Кукатас, «нетребовательная добродетель, поскольку все, что она диктует, – это безразличие по отношению к тем или к тому, к чему проявляется толерантность» [154]. Такая идея (о) толерантности не предполагает наличия привилегированных объединений, которые могут позволить себе избирательное угнетение, особенно из намерений сохранения и пестования блага, которое это объединение хочет видеть всеобщим. Следовательно, она не поддерживает и идею «игры с нулевой суммой» – в том числе такой, где блага, сочувствие и поддержка распределяются и признаются чьей-то собственностью по принципу «пан или пропал».

В ситуации устоявшейся привычки к обесцениванию только и остается, что практиковать более сложную оптику, тренировать отказ от утилитаризма, а также деконструкцию вместо деструкции. Например, сталкиваясь с тем, что принято считать обесцениванием, можно попробовать не согласовывать свои реакции с привычным способом противостояния этому виду насилия (например, с обесцениванием в ответ), а задаться вопросом о необходимости сосуществования с его автором. Свободный человек – как и свободное объединение, кстати, – волен определять условия сосуществования с другими. Для ненасильственной самозащиты, для поддержания основ своего эмоционального или иного самочувствия часто приходится прощаться с теми социальными связями, которые истощают.

В конце концов, расставаться, уходить из/от отношений – не значит уничтожать их ценность в своей жизни. Это значит признавать, что не всякий опыт случается таким, как мы его задумывали. Кажется, честнее принять, что нечто потеряно, чем с легкостью ставить клеймо «бестолково потрачено».

Отношения

Полина Аронсон, социолог, публицист

На данный момент у меня есть половой партнер. Мы в отношениях состоим. Я не могу сказать, что я горячо люблю этого человека прямо без памяти <…>. Но я понимаю, что мне с ним довольно комфортно и удобно, что меня понимают, меня поддерживают, не тревожат, не пилят мозги.

Двадцатипятилетний Глеб – один из респондентов в исследовательском проекте о трансформации эмоциональных стилей в современной России – рассказывает по просьбе интервьюера о своей «личной