жизни» [155]. И «личная жизнь» в его истории состоит именно из «отношений», где есть «границы», «комфорт», «хороший секс», но нет, кажется, одного – любви [156]. Точнее, «любовь» есть, но только не у Глеба: по его собственным словам, он не уверен, что готов к таким чувствам.

Я не знаю, каким должен быть человек рядом со мной, чтобы я мог сказать про него такое: что – вот да, вот это вот то самое. У меня какое-то не доверительное отношение. Я боюсь облажаться сам, что я буду жить сам несчастный с тем человеком, которого не люблю, и сделать несчастливым того человека, с кем я закреплю свои отношения окончательно…

Не только Глеб, но и Павел, Максим, Лида, Наташа и еще с десяток наших собеседников, молодых (от 20 до 30 лет) жителей российского города-миллионника на вопрос о «личной жизни» рассказывают именно об «отношениях». Что они вкладывают в это понятие? Какие надежды, страхи, ожидания связывают с «отношениями» – а какие с «любовью»?

«Отношения» – понятие, из которого практически полностью изъята интимность; оно описывает не столько эмоциональный смысл связи с другим человеком, сколько ее формальный статус. Говорящий/-ая об отношениях не подразумевает, что кого-то любит или в кого-то влюблен/-а, – но лишь обрисовывает контур связи. При этом слово «любовь» не просто уходит из повседневного языка, но и нередко используется как антоним «отношениям».

«Любовь» подразумевает неуправляемость; это эмоция, способная полностью захватить и подчинить своей воле; она может быть деструктивной, поскольку заставляет жертвовать собой. Описывая «любовь», наши собеседники отсылали к опыту либо слишком болезненному, либо слишком эмоционально затратному, чтобы включать его в свою жизнь.

Влюбленность – да, влюбленность – это прекрасно. Ну, когда она вот такая приятная, не сильная, когда немножечко цепляет. Я прям… привязываюсь, мне кажется, к людям, которые мне нравятся. Это крайне редко происходит. Наверное, за всю жизнь ну вот пару-тройку раз. Вот. И это, конечно, да – серпом по яйцам.

Лида, 29 лет

Если раньше, в эпоху романтизма, страстная влюбленность понималась как форма сопротивления ригидным нормам, то сегодня все больше людей, напротив, видят в ней форму кабалы. В XXI веке любовь – это разочарование. Ведь пока потом, кровью и нешуточными усилиями самых разных людей общество потихонечку, миллиметровыми шагами все-таки двигается к большей демократичности, любовь так и останется делом принципиально недемократичным. Она всегда выбирает кого-то одного (иногда двух или трех – но и это число ограничено) в пользу кого-то другого, и нет на свете таких судов и этических комитетов, которые могли бы присудить потерпевшему достаточную компенсацию.

Нет никакого способа любовь завоевать, заслужить, получить по льготе. Ее можно только случайно найти или так же случайно потерять. Зато отношения можно строить в совещательном процессе, на контрактных условиях и с учетом потерь для обеих сторон. Отношения – это своего рода страховка от непредсказуемости любви, островок безопасности, зона комфорта. Конечно, отношения могут включать в себя любовь – но это совсем не обязательно; удобство здесь гораздо важнее страсти, умение «соблюдать дистанцию» – важнее секса, отсутствие риска – важнее неожиданно нахлынувших чувств. У «отношений» есть внятная интенциональность: «я вступаю с кем-то в отношения для того, чтобы мне было комфортно».

Комфорт – едва ли не главная категория эмоциональной жизни «в отношениях»; он заменяет собой любовь, и именно к нему, очевидно, следует стремиться. Достижение этого комфорта основано на одном центральном принципе: отсутствии у «партнеров» друг перед другом каких-либо долгов – эмоциональных, материальных и так далее. Равноценность «инвестиций в отношения» [157] является здесь основным приоритетом.

Отчасти я конформист и стараюсь устроить для себя комфортные условия. Но, опять же, я стараюсь не забывать про того человека, с которым я связываю себя. Я верю в закон бумеранга, я знаю, что чем больше ты отдаешь – тем больше получаешь. А если так не происходит – значит, что-то не в порядке. Я, в принципе, против созависимых отношений.

Глеб, 25 лет

У нас все с ним напополам: ребенок, домашние дела, готовка, уборка – все напополам. И от этого мне хорошо живется в браке. Лучше, чем с родителями. Никто не довлеет надо мной.

Наташа, 30 лет

Отношения, таким образом, – это не просто способ организации эмоциональной жизни, но и долговая мораль [158]. И в отличие от любви, всегда так или иначе вменяющей необходимость жертвы, за «отношениями» стоит тщательно и до малейших деталей разработанный равноценный обмен. Дэвид Гребер, автор исследования «Долг. Первые 5000 лет истории», отмечает [159]:

При обмене вещи, являющиеся предметом сделки, считаются равноценными. Косвенно то же происходит и с людьми, по крайней мере в тот момент, когда на подарок отвечают подарком или деньги переходят из рук в руки; когда долги или обязательства между сторонами погашены и каждая из них может отправляться восвояси. Это, в свою очередь, подразумевает автономию.

На то, что за идеей «отношений» стоит именно идеал обмена, косвенно указывает и «контрактный» язык для описания чувств: «потребности», «партнер», «договор». Причем обмениваются здесь не столько вещами, сколько так называемыми «эмодуктами» (emodities) – то есть продуктами эмоционального труда: знаками внимания, поддержкой, физическим контактом и так далее [160]. В оптике обмена эмодуктом может стать практически любая форма контакта – от утешительного похлопывания по плечу до БДСМ-секса: главное – чтобы эмоциональное предложение удовлетворяло эмоциональный спрос – и справедливо вознаграждалось.

Определяя качество своей эмоциональной жизни степенью равноценности обмена, наши респонденты постоянно подчеркивают важность взаимной поддержки – точнее, важность взаимного оказания эмоциональных услуг. Например, услуг по предоставлению личного пространства: «Я не лезу в ее дела, а она – в мои». Или услуг в области того, что принято называть «личностным ростом»: «Если он захочет пойти учиться, то я его поддержу. И он меня тоже». Речь о чувствах как таковых практически не заходит; говоря об «отношениях», наши собеседники детально обсуждают содержание своих «контрактов» с партнерами и гораздо в меньшей степени – своих переживаний. С точки зрения экономической антропологии – дисциплины, наиболее глубоко и основательно изучившей то, что люди понимают под своим и чужим долгом, – это совершенно неудивительно. Об этом пишет Дэвид Гребер:

Отличительной стороной торгового обмена является его «безличность»: в принципе, не имеет никакого значения, кто именно нам что-то продает или что-то у нас покупает. Мы просто сравниваем стоимость двух предметов.

Прагматика интимных «отношений» точно так же выводит на первый план предметы обмена – а не их субъектов; «потребности» уникальны – а вот «партнеры», способные их удовлетворить, взаимозаменяемы (до определенного, разумеется, предела). Эта прагматика воплощается в повседневном языке: «у нас с человеком отличный секс»,