Голос Сеита был едва слышен:

– И тебя, папа…

Не было смысла затягивать. Эминов прыгнул в коляску, которая поехала в направлении железнодорожного вокзала.

В Санкт-Петербурге по утрам уже было темно, сыро и холодно. Пахло осенью. Сеит остался вдали от семьи, от отцовской дружбы и поддержки. Новая жизнь, которая сначала казалась такой веселой и беззаботной, теперь была совсем другой. Даже солнце, ободрявшее его своим светом и теплом, уступило место осенней хмари. Все в одночасье сильно изменилось. Чувство одиночества охватило Сеита, по спине пополз холодок. Он вспомнил слова, которые отец произнес, когда они покидали дом в Коломне:

– Ты должен взрослеть быстрее своих братьев.

Может, отец предвидел этот момент? Конечно, предвидел. Сейчас Сеит знал наверняка только одно: за всю свою жизнь он ни разу не был так одинок. Он не знал одной важной вещи: одиночество всегда будет важной частью его жизни и подчинит своей власти все его будущие дни.

В декабре 1904 года, за неделю до Рождества, в Санкт-Петербурге стояла, как обычно, холодная и снежная зима – одна из тех, к которым здесь привыкли. Весь в снегу, город выглядел словно сказочный, как на картинке в книге. На главных улицах, у входов в роскошные магазины и рестораны царила праздничная лихорадка. Сани и коляски скользили и катились по утоптанному снегу. Топот копыт смешивался со звоном колоколов. На площадях и углах улиц в оловяных жестянках пылали костры, вокруг которых грелся уличный люд. Кое-где на аккордеонах, балалайках, скрипках играли и пели музыканты, добавлявшие праздника атмосфере Рождества и мечтавшие о нескольких лишних копейках или, если повезет, рубле к празднику.

Юный кадет выпрыгнул из коляски с небольшим чемоданом в руках. Он поднял воротник шинели, чтобы защититься от холода, и медленно пошел по улице, разглядывая витрины магазинов. Блистающий город со всем своим шумом, огнями и цветами очаровал его. Он и коляску отпустил, не доехав до цели – дома Моисеевых, – чтобы насладиться всем этим. Он остановился у витрины антикварного магазина, затем у лавки музыкальных инструментов, украшенной рождественской мишурой, и засмотрелся.

Магазины были дорогими. Это было ясно по тому, как были одеты покупатели и с каким почтением вели себя с ними приказчики. Усатые швейцары в разноцветных ливреях пропускали настоящих покупателей внутрь, ловко отделяя их от праздных зевак и удерживая тех снаружи. Юноше стало неловко стоять среди последних и глазеть в витрину магазина, в котором он не собирался ничего покупать, и он отправился дальше. В нескольких шагах впереди по улице развлекали прохожих уличные музыканты – парень и девушка, явно брат и сестра. Парень играл грустную мелодию на балалайке, а девушка трогательно пела. На голове у нее был платок, расшитый цветами. Костер, около которого они стояли, отражался на ее бледном восковом лице. Взгляд ее был таким грустным, что казалось, она вот-вот заплачет. Сеит некоторое время наблюдал за ней, опасаясь, что она зарыдает. Девушка и ее песня пробудили в нем чувство одиночества, которое он пытался подавить. Он вышел из задумчивости, когда песня кончилась. Несколько человек зааплодировали. Некоторые слушатели кинули мелочь в шапку, с которой девушка обошла их. От аплодисментов она полностью преобразилась. Теперь она улыбалась самой теплой улыбкой. Сеит очнулся от задумчивости. Он вынул несколько монет из кармана и тоже положил в шапку, глядя девушке, теперь беспечно улыбавшейся, в глаза, потом зашагал в сторону дома Моисеевых. Он шел туда второй раз с тех пор, как поступил в юнкерское училище. Он мог бы брать увольнение каждые выходные, если бы хотел. Но он сам решил не пользоваться этой привилегией и оставаться в училище, чтобы быстрее привыкнуть к новому окружению. По просьбе его отца полковник Паустовский организовал частные уроки для него. В выходные Сеит изучал в дополнение к общей программе классическую русскую литературу, французский и немецкий языки. Он понял: чтобы быть успешным среди других кадетов, для которых русский был родным, он должен заниматься вдвое больше и обойти остальных. Учеба была трудной, но он не жаловался. Он был на хорошем счету в классе. В спорте, особенно на занятиях конной езды, он был намного лучше других. Его жизнь состояла из учебы, занятий и экзаменов. Он сильно тосковал по дому, матери, отцу, братьям и сестрам. Чем больше он предавался школьным делам, тем меньше времени у него оставалось на тоску. В редкие свободные минуты из опасения столкнуться с мыслями об одиночестве он уходил с головой в книги и читал, пока не засыпал. Моисеевы, относившиеся к нему как к родному сыну, хотели, чтобы он навещал их чаще, но уважали его целеустремленность и не настаивали.

Никто ничего не слышал про полковника Эминова с момента его отъезда на фронт. Вместо того чтобы ждать новостей от солдат, вернувшихся с фронта, лучше было бы написать письмо и отправить его со свежими частями, отправлявшимися каждую неделю. Правда, вероятность того, что письмо попадет к адресату, была очень мала. Сеит хорошо владел собой днем, но сильная тоска по отцу брала над ним верх в его снах, над которыми он был совершенно не властен. Это чувство отличалось от тоски по семье, оставшейся в Алуште. Мать, братья и сестры были дома, в безопасности и вместе. Где был отец, как он жил и был ли он жив вообще – Сеит не знал. Одна мысль о том, что отец может не вернуться, превращала его сны в кошмар. Ему недоставало отцовской любви, дружбы и советов. Он опасался, что частые визиты к Моисеевым могут растревожить его одиночество и доставить беспокойство хозяину и хозяйке, так что он откладывал визиты к ним. Наконец наступил конец года. Юнкерское училище закрывалось на рождественские каникулы, все кадеты должны были разъехаться. Для Сеита этот праздник был внове. Он был мусульманином по рождению, и в Крыму они Новый год и Рождество не отмечали. В училище, однако, какой бы ни были кадеты веры, они должны были следовать русскому православному календарю, принятому в армии, хотя были совершенно свободны исповедовать свою веру. Училище, ставшее домом для кадетов со всех краев огромной империи, было плавильным котлом культур и религий. Теперь он жил вместе с христианами, и его лучшие друзья пригласили его провести Рождество с ними. Однако он не мог обидеть дядю Сергея и тетю Ольгу. Он решил, что попытается насладиться каникулами. Он не должен заставить Моисеевых пожалеть о том, что они пригласили его. Теперь, впервые за много месяцев, он стоял перед их дверью, стряхивая снежинки с шинели, дожидаясь, пока откроют.

Ольга и Сергей так обрадовались, будто увидели на пороге собственного сына. В холле стояла большая елка, и гостиная тоже была тщательно украшена. Лестницу обвили красные сатиновые ленты и цветы. Слуги носились туда и сюда, готовя большой праздник. Моисеевы обняли Сеита, будто он был маленьким ребенком, и отвели его в гостиную. Их лица светились счастьем.

– Ах, Сеит, я не могу выразить тебе, как мы счастливы, что ты пришел, – сказала Ольга. – В такое время нельзя быть одному. Я обещаю, что тебе будет весело. У нас на Рождество в гостях – молодежь. Несколько очень хорошеньких девушек. Я уверена, тебе понравится. А теперь садись и расскажи нам об учебе. Как ты учишься? Кто твои учителя? С кем ты дружишь? Дядя Сергей регулярно приносит известия о тебе и твоем училище, но я хочу услышать их прямо от тебя.