Встречные с удивлением смотрели на странную процессию, которая не должна была даже появляться в этой части здания. Но арестованные вели себя тихо, конвоиры были целеустремленны, все инструкции – соблюдены. Так что вопросов никто не задавал – пусть у начальства голова болит.

Кабинет заместителя коменданта тюрьмы не поражал воображение ни размерами, ни обстановкой. Все строго и аккуратно, без роскоши и излишеств. Капитан как раз изучал отчет кладовщика о соблюдении норм расходования цепей, веревок, кнутов, жаровен и прочего необходимого в тюремном деле инвентаря. Удивленно подняв глаза, он с интересом уставился на вошедшего сержанта, четко, по уставу доложившего, что неизвестные арестанты доставлены во исполнение его, господина капитана, приказа.

Две немытых и нечесаных личности в драных обносках и с заведенными за спину руками жались у двери, конвоиры в офицерский кабинет войти не решились.

Поскольку капитан твердо знал, что такого приказа не отдавал, он набрал полную грудь воздуха для краткой и эмоциональной лекции на предмет идиотизма подчиненных, но, подумав, лишь кивнул и добавил:

– Оставьте нас.

Сержант четко повернулся и ушел с чувством выполненного долга. На то, что начальство смотрело на него уже с изумлением, внимания не обратил. По морде не съездили, даже не отругали, и слава Спасителю.

– Ну и что это значит? – Тюремщик остался сидеть, даже не попытался поднять тревогу. Он вообще не выглядел взволнованным. – Вы что, обормоты, всерьез в побег собрались?

– Даже и не думали, капитан, – ответил оборванец с изуродованной шрамом щекой. Тот, что пошире в плечах.

Однако. Обратиться к офицеру без обязательного, с детства розгами вбитого «господин»? Это кто же такой пожаловал? Конвою головы задурил не напрягаясь. Не опасно, разумеется, тюрьма с расчетом на всяких гостей строилась. Но интересно. Во всяком случае, именно в этом кабинете большинство заклятий просто не действовали.

– Серж, передай, будь любезен. – Говоривший протянул руку.

Его приятель прямо из-за пазухи достал внушительный кругляш из серого металла. Шлюхи в борделе! Это еще что?! Их не обыскали?! Ну, идиоты из охраны, доберусь я до вас!

Но все же, что, твою сестру, здесь происходит?

Он взял кругляш, рассмотрел… Дерьмо! Эту штуку он видел лишь нарисованной. Когда год назад немолодого уже лейтенанта только назначили заместителем коменданта взамен погибшего при обороне города предшественника, к нему пришел командир гарнизона и показал рисунок этого самого медальона. С выгравированным на одной стороне личным гербом его величества, а на другой – плахой с топором. Очень запоминающийся, надо признать, медальон. На всю жизнь запоминающийся.

Командир гарнизона заставил лично, своей рукой подписать предписание об обязанности выполнять указания всякого, кто его предъявит. И молчать о нем под страхом смерти лютой, личным врагам короны предписанной.

Потом уже комендант тюрьмы, седой майор, всю жизнь прослуживший в этом узилище, за бутылкой вина успокоил. Сказал, что на подобные страсти можно спокойно плевать, поскольку он, майор, ни разу за тридцать лет ни с чем подобным не сталкивался и в будущем рассчитывает не столкнуться. У них, тюремщиков, жизнь простая. К играм сильных мира сего отношения не имеющая. Приказали – держим в тюрьме. Приказали – отпустим.

Есть, конечно, еще кое-какие дела, но по большому счету – так.

И вот на тебе. Лежит перед ним, капитаном, этот клятый медальон. А вдруг подделка? Прикажет сейчас отпустить, выполнишь, а тебе потом твой же палач волосы обреет. По самую шею.

– Кто вы и что вам надо? – От волнения голос господина заместителя коменданта охрип.

– Дезертиры мы, господин капитан. – Голос того, что пошире, зазвучал угодливо.

Ага, прямо-таки настоящие дезертиры, сумевшие немалого размера медальон от обыска утаить. Интересно, где они его прятали? На всякий случай трогать эту штуку не следует. Действительно, мало ли где.

– Нас надо в гарнизон отвести, для придания военно-полевому суду, – продолжил оборванец.

Что-то ты, родной, больно весело о суде говоришь, у которого приговоров для дезертиров только три: розги до полусмерти, плаха да виселица. Впрочем, это твое дело. А нам – облегчение. Сейчас направить донесение в комендатуру, потом сдать их военным с рук на руки и забыть. Основательно так забыть, чтобы потом, не дай Спаситель, где не надо не вспомнить.

– Хорошо, донесение я направлю немедленно.

– Э-э, нет, не пойдет. – Тон оборванца, видимо, он был главным, из угодливого превратился во властный. – Отправить немедленно под конвоем. У вас же в столе розыскной лист на нас лежит. И именно с такой командой.

Тюремщик удивленно выдвинул ящик стола. Разумеется, никакого листа там не было.

– Лежит, лежит, – вновь противным подобострастным голосом продолжил арестованный. – А если вы его сейчас не видите, так, поверьте, в гарнизоне он в вашем кармане непременно объявится. Вчерашним днем подписанный. – И вновь командным тоном: – Исполнять!

Пришлось этапировать двоих непонятных… дезертиров? офицеров? Да плевать, кто они такие. Главное – скорее с рук сбыть.

На КПП гарнизона дежурный офицер долго отказывался принимать арестованных, требуя розыскной лист, которого у конвоя, разумеется, не было. Пришлось импровизировать, устроить скандал, ссылаясь на свою забывчивость и нежелание вести арестованных назад.

На крики вышел безрукий адъютант командира гарнизона, удивленно взглянул на виновников спора, но все-таки дал команду отвести их на гауптвахту для разбирательства. Тюремщику приказал подождать и через десять минут принес ему розыскной лист на двух капралов, якобы решивших сбежать со службы до окончания контрактов. При этом тишком, чтобы никто не видел, показал кулак. В ответ заместителю коменданта тюрьмы оставалось лишь понимающе кивнуть.

Через два дня захваченные на месте преступления предводители пиратов с «Чайной розы» были помещены в камеры личной тюрьмы графа Амьенского. Для особо важных государственных преступников. Двое взрослых – штурман эсквайр Копли и капитан барон Эгримонт – и четырнадцатилетний сын капитана Винс.

Все трое сидели в отдельных камерах, пусть и надежно изолированных от мира, но вполне себе комфортабельных. Во всяком случае, клопов и тараканов, вечных тюремных завсегдатаев, там не было.

А в подвальной комнате, скромно именующейся допросной, но, по сути, в камере пыток, полной приспособлений и инструментов самого зловещего вида, беседовали четверо. Трое взрослых, хотя и молодых мужчин и четырнадцатилетний подросток.

Именно беседовали.

– Дружище, знакомься, – де Камбре указал на невысокого коренастого блондина, – мой друг, лейтенант шевалье д’Оффуа.

Офицер кивнул, Пифо встал и уважительно склонил голову.