– Рад знакомству. Но, раз уж мы беседуем здесь, не следует сейчас привыкать к хорошему.

– Согласен, – кивнул шевалье в ответ, даже не попытавшись подняться.

– И все же я хотел бы понять, что здесь происходит. – Поль демонстративно обвел взглядом жуткую камеру. – Жан, меня схватили на глазах всего Кале, отпинали, как последнего забулдыгу, и притащили сюда связанным на радость местным ротозеям. Если б я не видел рядом Сержа, – он кивнул в сторону де Савьера, – сбежал бы по дороге.

– И это было бы катастрофой. – Де Камбре передвинул свой стул, сев напротив собеседника. – Диспозиция у нас такая. Сегодня мы твердо знаем, что ушедшие корабли не исчезают. Их топят каперы Островной империи. Где-то у этих пиратов есть база, там они ремонтируются, пополняют запасы и сбывают награбленное. Если найти эту базу и не просто уничтожить, а получить доказательство их связей с империей, налеты прекратятся. Более того, есть шанс получить от добрых соседей хорошую контрибуцию за разбой. Одна проблема – те трое, что сейчас сидят в этой тюрьме, ничего не расскажут. Ни при каких обстоятельствах. И никто, кого мы сможем захватить в море, ничего не расскажет.

– Ясно. Хочешь посадить меня в камеру с одним из них? Думаешь, что кто-то поверит, что я тайный священник, – Поль потер внушительный синяк во всю скулу, – и решит исповедаться?

– Нет. Никто из них и не сможет исповедаться, даже если и окажется клиническим идиотом. Мы надеемся, что молодой человек просто поверит тебе. И даст хоть какую-нибудь зацепку. А для этого, к сожалению, ты должен быть убедителен не только внутренне. Согласен?

Горькая усмешка и утвердительный кивок.

– Тогда дальше ты работаешь с лейтенантом – то, что тебе предстоит, он организует лучше меня. Серж уменьшит боль, но, сам понимаешь, не до конца. Еще раз – согласен?

– В Сен-Беа ты уже задавал такой вопрос. С тех пор ничего не изменилось. У меня просьба.

– Слушаю.

– Та девчонка, Софи. Можешь ее пристроить к своим делам? Ну, как Миледи, помнишь, ты рассказывал. Она умница, поверь, она многое сможет!

Де Камбре нарочито медленно поднялся со стула, неуклюже нахлобучил шляпу, молча прошел к двери. Сделал три шага, остановился и ответил:

– Помню. Два дня назад она повесилась.

– Как, почему?!

– Сифилис. Она могла прожить еще долго, но это уже была бы жизнь инвалида. Опасного инвалида. Она сама выбрала судьбу проститутки. Она сама выбрала свой конец.

Де Камбре, ссутулившись, пошел к выходу.

– Жан, не уходи! Пожалуйста!

Де Камбре открыл дверь и молча вернулся.

В камеру пыток неторопливо и уверенно вошел палач.

Винс сидел на своей койке и смотрел на голубое небо. Если встать на койку ногами, из высоко расположенного, забранного толстой решеткой окна можно рассмотреть тюрьму. Странную, надо признать. Стены, по крайней мере внутри, выложены хорошо обработанными каменными блоками, большие стеклянные окна, по-видимому, огромной стоимости, покрытые оранжевой черепицей покатые крыши, по которым так мирно, буквально по-домашнему, шуршит дождь.

И двор. Зеленый газон, раскидистые деревья, среди которых гуляют дамы и кавалеры, совершенно не похожие ни на арестантов, ни на их охранников.

Лишь иногда сущность тюрьмы напоминает о себе дикими, нечеловеческими криками, пусть и приглушенно, но доносящимися откуда-то до четвертого этажа. Того, где расположена его камера.

Вот и сейчас слышен… нет, это не крик, человек не может так кричать. Это вой, в котором не просто нет ничего человеческого – невозможно понять, пытают ли мужчину, женщину или ребенка.

Скоро на месте этого несчастного окажется и он, последний мужчина в роду баронов Эгримонтов. Что же, ему будет легче – Винс усмехнулся, представив, как удивятся палачи, увидев его смерть в самом начале допроса. Ему не придется долго терпеть, спасительное ничто накроет сразу, как появится сама мысль рассказать то, что никогда не должны узнать враги империи.

А галлийцы – враги. Это известно всем, это подтвердил сам император, отправляя отца пусть не на самую благородную, но такую нужную стране службу. Это подтвердил отец, соглашаясь взять его в море. Ибо нет лучше места для воспитания настоящего джентльмена, чем ют военного корабля!

Им с отцом не повезло. Бывает. Осталось последнее – умереть с честью, чтобы враг, встречаясь в бою с соотечественниками, содрогался от мысли об их отваге. Чтобы его смерть сейчас помогла им победить в будущем.

Но, Спаситель, как же хочется жить. И мама. Как жалко маму. Сестра вырастет, выйдет замуж, у нее будет счастливая семья. А мама… Хорошо, если казнь будет публичной. Тогда ей расскажут о доблести мужа и сына. А если нет? Кажется, галлийцы собираются оставить историю «Чайной розы» в тайне, во всяком случае, на это все указывает. И тогда бедной женщине останется лишь ждать до последнего вздоха, не смея молиться ни за здравие погибших, ни за упокой живых.

Наконец смолкли крики. Либо палачи решили сделать перерыв, дабы продлить противоестественную жизнь несчастного, либо тому повезло, и тогда прими, господь измученную душу.

Нет, не повезло. Дверь открылась, и двое дюжих тюремщиков аккуратно, словно хрустальную вазу, положили на соседнюю койку юношу. Похоже, ровесника.

Жуткие синяки, окровавленная одежда, но, кажется, врач успел с ним поработать. Во всяком случае, руки и ноги забинтованы, хотя кровь и пробилась сквозь аккуратные повязки.

– Пить! Пожалуйста!

Голос слаб, разбитые губы еле шевелятся.

Винс бросился к стоявшему у окна кувшину с разбавленным вином, попробовал влить в рот. Но, едва жидкость коснулась окровавленных губ, парня скрутила боль. Пришлось аккуратно раскрыть рот руками и вливать осторожно, чтобы не затронуть раны.

Потом подсовывать под него ночной горшок. Что-то все равно попадало мимо, и барон Эгримонт подтирал дерьмо собственной, на куски разорванной рубахой.

К вечеру сокамерник смог начать говорить.

Он оказался простым крестьянином. Ну… не совсем простым, долго прожил в портовых городах, где научился вполне сносно говорить на островном языке.

Когда работал в Кале у какого-то купца, нашел письмо с печатью самого королевского интенданта, попытался продать этому самому интенданту, но вместо денег получил обвинение в измене и вот эту тюрьму для самых опасных врагов Галлии. Теперь палачи подробно выведывали, кого Поль Пифо с этим письмом ознакомил.

Если бы было именно так, было бы легче – назвал человека, пытки бы и закончились. Но вот беда – нет таких людей. А палачи, они такие, недоверчивые, им уверенность нужна. Откуда ей взяться? Да все оттуда, из той самой комнаты, где Поля грели и факелом, и раскаленным железом, и много еще чем, что память напрочь отказывается держать в себе.

Чем еще Винс может помочь? Только разговорами. Нет, не о службе, разумеется. Но о красивых и богатых городах Империи, о матери и смешной маленькой сестренке. О жизни самого Поля, где смешались и крестьянский труд, и работа у купцов. И, у обоих, о первых девчонках, которые пусть и не подарили любовь, но, по мнению мальчишек, твердо ее обещали.