До монументов ли было в ту пору! Но после длительных письменных баталий с Бецким, его жалоб и докладов императрице, поступило высочайшее указание возложить ответственность за доставку камня на самого руководителя Адмиралтейств-коллегии адмирала Мордвинова…

Но эта отдельная история мало интересовала Ласкари. Свою миссию он выполнил с блеском. Он был подполковником, директором Шляхетного кадетского корпуса, но перед ним встала во весь рост вечная русская проблема — что делать дальше?

С утра у Ивана Иваныча было прекрасное настроение. Запахнув атласный халат, Бецкой быстро просмотрел письма, лежавшие на столе, но того, что он искал, среди бумаг не было. Он позвонил, тут же появился секретарь.

— Я нужен Вам, Иван Иваныч?

— А что, Франц Карлыч, не было ли с последней почтой Альманаха французского?

— А как же, Ваше превосходительство, ещё третьего дня доставили… Вы не спрашивали, так я и не беспокоил…

— Бог мой, Франц Карлыч, — рассердился Бецкой. — Я устал про то спрашивать…

— Напрасно гневаться изволите, Иван Иваныч… Альманах сей на Вашем столе с правого краю лежит…

Бецкой сразу подобрел, размяк.

— Вы читали его? Есть ли в нём рассказ о перевозке скалы нашей из Лахты в Петербург? И ничего в рассказе сём не изменено?

Его секретарь-немец пожал плечами: по-французски он понимал слабо.

Бецкой досадливо махнул рукой.

— Хорошо… Вот сюда Альманах положите… Нет, пожалуй, сюда лучше… И тотчас же карету за Фальконетом пошлите, пусть ко мне едет, не мешкая… И призовите ко мне шевалье де Ласкари…

— Он в гостиной давно дожидается…

Вошёл Ласкари, молча поклонился.

— Ну, что, шевалье, Вы принесли мне экстракт последних писем Дидерота к Фальконету?

— Он при мне, Иван Иваныч, я взял эти письма у самого Фальконета, он нисколько их не скрывает и даже посылает читать императрице…

— Не теряет надежды вернуть её былое расположение… Напрасно. Императрица сейчас государственными делами обременена, не до монумента ей… Да и прискучил Фальконет государыне нашей, слава Богу!

— Читать, Иван Иваныч?

— Читай.

— «У нас теперь здесь много россиян, делающих честь своей нации. Пример их государыни внушил им любовь к искусствам, и они возвращаются в своё отечество, нагруженные собранной у нас добычей. Как сильно изменились мы! Мы распродаём наши картины и наши статуи, когда у нас царит мир, а Екатерина их покупает, когда ведёт войну…»

— Что же… Сие весьма лестно слышать от такого критикана как Дидерот… — Как всегда внезапно, у Бецкого помутнело в глазах, и он прикрыл их рукой, откинувшись в креслах. — Я посижу так несколько…

— Опять глаза, Иван Иваныч? — Ласкари был сочувственно-предупредителен.

— Ты об том никому ни слова! Смотри! Тотчас по Петербургу сплетни пойдут, что Бецкой совсем к делу непригоден стал… Если правду сказать, пугают меня пароксизмы эти… Коли без глаз останусь, что тогда при дворе делать? Чем буду полезен императрице и Отечеству своему?

— Бог милостив, Иван Иваныч…

Конечно, Ласкари меньше всего беспокоило острота зрения патрона. После блестящего завершения всех трудов по перевозке Гром-камня он вдруг остался не у дел. Фальконет готовился к выставке Большой модели монумента — она была завершена. Звезда предприимчивого грека вдруг потускнела: императрица, прекрасно осведомлённая об его подвигах, и не подумала отметить его среди прочих, отличившихся в знаменитой эпопее. Он не получил обещанных семи тысяч за изобретение механики, и ему не вручили, как другим, медаль с памятной надписью «Дерзновению подобно». Шевалье был унижен и оскорблён. При этом он был страшно зол на Бецкого, этого чванливого надутого полуслепого старика, который выдавал его достижения за свои собственные и вечно путал главное с второстепенным.

— Можно ли пока вопрос задать, Иван Иваныч?

— Отчего же нельзя? — ответил Бецкой, не открывая глаз.

— Я давно спросить хотел, Ваше высокопревосходительство… Довольны Вы службой моей?

— Доволен… Можно сказать, весьма доволен, и государыне о том говорил…

— Не извольте гневаться, Ваше высокопревосходительство… Коли Вы так мною довольны… Разве не я изобрёл машину по перевозке Гром-камня? Отчего же не удостоился я обещанной награды? Огорчительно было и без медали за свои труды остаться и без вознаграждения…

Бецкой молчал, хотя Ласкари видел, как вздрагивают под его ладонью редкие ресницы.

— Разве не я организовал труды эти великие? В иные дни до тысячи человек работали денно и нощно, каменщики, рубщики, кузнецы… Разве не я расставлял всех по своим местам, разве не по моему приказу каждый раз сдвигался с места Гром-камень?! Сколько народу из Петербурга наезжало, сколько карет, сколько экипажей разных… И вельможи и простолюдины — всякий под присягой подтвердить может, что это действие героическое по моей команде происходило…

Бецкой молчал, ресницы его перестали вздрагивать, и Ласкари окончательно пришёл в бешенство.

— Опять спать изволите, Ваше высокопревосходительство?

Но генерал, убрав руку от лица, неожиданно бодрым взглядом просверлил шевалье насквозь.

— Отчего же спать? Я вовсе не сплю… Я сижу и думаю, до какой же степени наглость человеческая дойти может? И кто это мне в моём собственном кабинете проповеди читает? Кто меня, старика, жизни учит? Ты, друг ситный, совсем забылся, а у нас говорят: «Всяк Еремей про себя разумей»… Монумент Петру Великому по приказу высочайшему я сооружаю, я! А Фальконет и ты, тем паче, лишь исполнители воли моей, а через меня — государыни нашей Екатерины Алексеевны… Какое тебе, наглец, ещё вознаграждение требуется помимо того офицерского, что ты имеешь за свои чины, не по заслугам полученные? У меня в Конторе строений десятки инженеров сидят, умные, образованные, не тебе чета… Какие математические расчёты по перевозке Гром-камня произвели, какой макет твоей машины сделали! И никому из них и в голову не пришло дополнительного вознаграждения за труды просить… Ты кто таков вообще? Шевалье де Ласкари? — Он вполне искренне рассмеялся. — Ты что, и вправду веришь, что, если осла назвать лошадью, он лошадью станет?

Ласкари молчал, еле сдерживаясь.

— Что надулся-то, подполковник? Любишь смородину — люби и оскомину! Понимаю, ты нынче не у дел остался, хотя при Фальконете в должности лучшего друга по-прежнему пребываешь… Монумент ещё отлить надобно, а это дело нелегче перевозки Гром-камня будет, третий год литейщиков ищем… Мог бы и сам ваятель отлить, не велик господин, так упёрся — ни в какую! Это я к тому говорю, что ты и ныне пригодиться можешь…

— Благодарю покорно, Ваше высокопревосходительство!

Сделав усилие над собой, Ласкари поклонился и пошёл было к выходу, но Бецкой слабым движением руки остановил его.

— Стой! Ты всё понял, шевалье? Никакой машины по перевозке Гром-камня ты никогда не изобретал, и вообще… Всё это — уже история… А в истории беглые уголовники из запредельных