Если б не боли в спине, они бы с Дениз пошли на Кони-Айленд любоваться фейерверками, но сегодня они точно останутся дома и посмотрят по четвертому каналу «Скованных одной цепью». Увидят, как Сидни Пуатье и Тони Кертис, двое заключенных, прикованных друг к дружке, снуют по болотам, прячась от ищеек и вооруженных недотеп-полицейских. Пошлое голливудское дерьмо, но он всегда пересматривал этот фильм, когда его показывали – обычно в эфире «Очень позднего шоу», да и потом, Дениз нравился Сидни Пуатье.

Его квартира была уставлена всяким скарбом, что он натащил с работы. Своего рода музей мебели жителей самых разных районов Нью-Йорка, решивших избавиться от старого и приобрести новое. Двуспальная кровать с супержестким матрасом, который очень ему нравился, комод с изящными латунными ручками, светильники, коврики. Во время переезда люди выкидывают многое – порой они меняют не только место жительства, но и свою личность. Кто-то поднимается по «экономической лестнице», кто-то опускается. А бывает, что кровать попросту не помещается в новую комнату, или диван оказывается слишком громоздким, или приходится иметь дело с новобрачными, которые решают обставить гостиную заново в честь свадьбы. Многие из «белых беглецов»[8] вместе с семьями перебираются в пригород, на Лонг-Айленд или в Уэстчестер, и там начинают все с чистого листа, – но для этого нужно смыть с себя все следы столицы и вместе с тем избавиться от былых представлений о самих себе. Ему и другим работникам транспортной компании «Сдвигаем горизонт» разрешалось осматривать вещи раньше старьевщика. Диван, на котором он теперь лежал, – двенадцатый за последние семь лет. Непрерывное обновление. Очевидное преимущество работы в транспортной компании, пускай тут и приходится горбатиться.

Даже если он и пользовался чужой мебелью, точно кочевник, он успел пустить здесь корни. В этой квартире он прожил дольше всего, если не считать лет, проведенных в доме его детства. В Нью-Йорке он сначала поселился в общаге и провел там несколько месяцев, пока не получил работу посудомойщика в кафе «Четыре брата». В то время он часто переезжал: жил и в Восточном Гарлеме, и на окраине, но потом устроился на постоянную работу в «Горизонт» и обосновался на 82-й улице, неподалеку от Бродвея. Когда хозяин квартиры широко распахнул перед ним дверь, он сразу понял: это она. И живет здесь уже пятый год. «Вполне себе средний класс», – шутил он про себя. Даже тараканы тут были благороднее – они не игнорировали его присутствие, а сразу же разбегались, стоило ему включить свет в ванной. Их скромность он считал признаком благовоспитанности.

Вернулась Дениз.

– Слышал мои вопли? – Она отправилась на кухню и проткнула мешочек со льдом ножом для масла.

– Что?

– Мне прямо под ноги кинулась крыса, и я заорала! Это была я.

Дениз, высокая гарлемская крепышка, могла бы играть в баскетбол в составе какой-нибудь женской лиги; одна из тех городских девчонок, которых ничем не запугать. Он сам видел, как она осыпает проклятиями накачанного индюка, который на улице прошептал ей вслед что-то непотребное. Подойти к обидчику вплотную она не побоялась, а при виде крысы вскрикнула, как маленькая девочка. В остальном на маленькую она ничем не походила, и потому эта сторона ее натуры изумляла всякий раз, стоило ей проявиться. Ее дом стоял на 126-й улице, рядом с пустырем, и в эти дни из-за жары и обилия мусора там ощутимо прибавилось живности. Мерзкие твари выбрались из укромных нор и сновали повсюду. Дениз рассказывала, что вчера видела крысу размером с собаку. «Она к тому же еще и гавкала!» Он предположил, что это, возможно, и была собака, но, как бы там ни было, сегодня Дениз не собиралась домой, и он был этому рад.

В среду по вечерам она обычно ходила на занятия, но в преддверии праздника их отменили. У него в тот день выдался выходной, и он как раз спал, когда она пришла и легла рядышком. Ее крупные серебряные серьги – подарок от семьи Эткинсон, перебравшейся с Тертл-Бей на Йорк-авеню вместе с тремя детьми, собакой и гимбельским столовым гарнитуром, – звякнули, когда Дениз положила их на прикроватную тумбочку, отчего он проснулся. Она уже знала, где у него на спине больное место, и размяла его, а потом велела ему перевернуться и лечь сверху. К моменту, когда они кончили, тесно переплетясь, температура в комнате успела подняться градусов на десять. Теплый ром с колой какое-то время спасали, но вскоре этого стало недостаточно, и пришлось бежать за льдом.

Они познакомились в старшей школе на 131-й улице. По вечерам там проводили занятия для взрослых. Он доучивался там, чтобы сдать выпускные экзамены, а Дениз преподавала английский доминиканцам и полякам в соседнем кабинете. Он дождался окончания курса и только потом позвал ее на свидание. Не без гордости получил заслуженный аттестат, и это один из тех моментов, когда осознаешь, что радость от таких вот маленьких побед тебе разделить не с кем. Мысль о том, чтобы получить аттестат зрелости, долго вертелась у него в голове. Он лелеял ее, словно пламя свечи, которое бережно прикрывают ладонью от ветра. В метро ему постоянно попадались рекламные плакаты – «Завершите образование в вечерней школе на своих условиях!» – и испытал настоящее счастье, когда ему вручили эту бумажку. «Была не была!» – сказал он и подошел к Дениз. Эти ее большие карие глаза, россыпь веснушек на носу. На своих условиях. А иначе он поступать не привык.

Он позвал ее на свидание и получил отказ. У нее уже был парень. Спустя месяц она позвонила ему, и они сходили вместе в ресторанчик кубинско-китайской кухни.

Дениз принесла ром и колу со льдом.

– А еще я сэндвичи нам приготовила, – сказала она.

Он вытащил складной столик, оставленный мистером Уотерсом на старой квартире после переезда с Амстердам-авеню на Артур-авеню в Бронксе. Этот самый столик прекрасно умещался между диваном и вторым столиком – журнальным. Нобеля по физике тому, кто его изобрел.

– Пора бы уже пошевелить булками и убрать все это, – крикнула Дениз с кухни. – Пусть Бим поднимет наконец трубку и поговорит с людьми!

Мэра она считала бездельником и в дни забастовки охотно высказывала свое недовольство. Пока он возился с антенной, настраивая картинку, Дениз перечисляла ему свои претензии. Во-первых, сказала она, вонь – от гниющей еды и хлорки, которой ее поливают коменданты окрестных домов. Делалось это, чтобы отогнать мух, роящихся мерзкой вуалью над кучами мусора, и уничтожить их личинок, которые извивались на тротуаре. Во-вторых, дым. Жители жгли мусор, чтобы избавиться от него. Этого он понять не мог, притом что уже давно изучил звериную сущность людей: даже слабый ветерок, гуляющий по дворам, разносит дым повсюду. Свидетельством тому вой пожарных машин, курсирующих по улицам и переулкам.

А еще крысы.

Он вздохнул. В каждом таком споре он неизменно вставал на сторону простого народа – это его правило номер один. Шла ли речь о копах и политиках, дельцах-толстосумах, судьях и прочих разномастных ублюдках, в руках которых находились все рычаги.

– Раз уж поймали их за яйца, пусть выкручиваются, – сказал он. – Речь же о рабочих людях.

Мэр Бим, Никсон с его россказнями – этого почти хватило, чтобы пробудить в нем желание голосовать. Но он старался по возможности с правительством не связываться, чтобы лишний раз не испытывать изменчивую удачу.

– Детка, может, присядешь? – предложил он. – Я все сам сделаю.

– А там уже нечего делать. – Дениз успела даже поставить чайник, чтобы наполнить грелку. Он засвистел.

В комнату проникал дым от горящих отбросов, так что пришлось открыть окно в спальне, чтобы устроить сквозняк. Дениз права. Если нынешняя забастовка продлится столько же, сколько предыдущая, без стычек не обойдется. На улицах царил настоящий ад. Но остальным ньюйоркцам полезно увидеть, где они на самом деле живут.

Пусть для разнообразия взглянут с той же колокольни, что и он. И посмотрим, как им это понравится.

Ведущий зачитал прогноз погоды на выходные и краткую сводку новостей о забастовке – «переговоры