продолжаются», – после чего посоветовал зрителям не переключаться, ведь сейчас начнется «Кино в девять часов».

Он чокнулся с Дениз стаканами.

– Мы теперь женаты, вот кольцо.

– Что?!

– Это же из фильма. Так Сидни Портье говорил.

Приподнимая цепи, связывающие его с реднеком.

– За языком следи.

Конечно, реплики меняли смысл в зависимости от того, кто и кому их адресовал. То же и с финалом фильма. На первый взгляд, заключенные так и не ушли от хвоста. Но если взглянуть с другой стороны – любой из них мог обрести свободу, если бы позволил другому умереть. Или все это не имело значения: в конце концов они оказались в заднице. Спустя годы он перестал пересматривать этот фильм, когда понял, что обращался он к нему вновь и вновь вовсе не потому, что он банален, полон искаженных фактов или дает ощутить, как низко он сам пал, – а потому, что ему от этого фильма грустно и какая-то изломанная часть его души жаждет этой печали. Он вдруг понял: куда разумнее избегать вещей, от которых на душе кошки скребут.

Но в тот вечер он не досмотрел «Скованных» потому, что Дениз надела джинсовую юбку, обтягивающую ее мускулистые бедра, что слишком отвлекало его от просмотра. Он потянулся к ней, когда пустили рекламу антацида.

«Скованные одной цепью», секс, сон. Вой пожарных сирен всю ночь. Утром придется встать и выйти из дома, хоть со здоровой спиной, хоть с больной, потому что на десять у него назначена встреча и покупка фургона. В ботинке под кроватью лежали банкноты, скрученные в трубочку, но в удовольствии добавить к ним еще двадцатку в день получки придется себе отказать. Висевшее в прачечной объявление – продается «форд-эколайн» шестьдесят седьмого года – он сорвал, чтобы никто его не опередил. Машине требовалась полировка, но ребята со 125-й обещали помочь. Тогда в придачу к сменам в «Горизонте» можно будет открыть свою конторку. И работать по выходным тоже, прихватив с собой Ларри, чтобы он смог расплатиться с бывшей женушкой. Если санитарное управление пользовалось весьма хилым доверием, недовольство Ларри алиментами было прочнее любой стали.

Он решил назвать свою компанию «Ас-Переезд». Вариант «ААА» уже кто-то взял, а ему хотелось занять первые строки в телефонном справочнике. Только через полгода он поймет, что это название ему навеял Никель. Ас: свобода идти извилистыми тропами.

Глава двенадцатая

Существовало четыре способа покинуть Никель. Первый: дождаться освобождения. Как правило, срок пребывания в школе варьировался от полугода до двух лет, но администрация имела законное право выпускать подопечных раньше времени по своему усмотрению. Основанием для такого освобождения служило примерное поведение, если, конечно, воспитанник проявил старание и набрал достаточно баллов, чтобы перейти в категорию асов. В этом случае он возвращался в лоно семьи, где его либо встречали с распростертыми объятиями, либо при виде того, как он бежит по дорожке к дому, кривили лица и начинали обратный отсчет времени до новой беды. Разумеется, если семья вообще существовала. При ее отсутствии флоридские органы опеки применяли различные меры социальной поддержки – приятные и не слишком.

Следующая возможность – перешагнуть возрастной рубеж. Как только никелевцу исполнялось восемнадцать, ему тут же указывали на дверь, наскоро пожав руку и всыпав в ладонь горсть мелочи. И тут уже он либо возвращался домой, либо искал себя посреди равнодушного мира, зачастую выбирая самые тернистые из путей. Прежде чем попасть в Никель, мальчишки успевали внутренне надломиться, а пребывание в школе лишь добавляло новых трещин и выбоин. Нередко впереди их ждали проступки куда страшнее и заведения куда суровее. Иными словами, жизнь поимела этих мальчишек до, во время и после Никеля, если можно так обозначить общую тенденцию.

Способ второй: вмешательство правосудия. Если случится чудо. Тетушка, с которой давно потеряна связь, а может, кто-то из старших кузенов вдруг изъявит желание стать опекуном. Адвокат, нанятый любимой мамочкой – при наличии средств, – сумеет добиться смягчения наказания ввиду изменившихся обстоятельств: «Теперь, когда отца не стало, кто-то должен кормить семью!» Бывает, по каким-то своим соображениям вмешается судья, занимающийся этим делом, – новый или прежний зануда. К примеру, ему щедро отстегнут денег. Правда, если бы у семьи были деньги на взятки, мальчик вряд ли вообще попал в Никель. Вот только во многих своих проявлениях закон порочен и избирателен, и потому чаще освобождение из Никеля принималось за божественное вмешательство.

Способ третий: смерть. Причем даже «по естественной причине», если ей поспособствовали плохие условия проживания, недоедание, безжалостная, преступная халатность. Летом 1945-го один совсем юный мальчик, запертый в карцере – популярный исправительный метод в те времена, – умер от остановки сердца, и патологоанатом назвал эту смерть естественной. Представьте, каково это – жариться в этих железных ящиках, пока твое тело не испустит дух. Грипп, туберкулез и пневмония выкосили немало подростков, как и несчастные случаи, утопления, падения. Пожар 1921 года забрал двадцать три жизни. Половина выходов из жилого корпуса оказались заперты, а двое никелевцев так и не смогли выбраться из темных каморок на третьем этаже.

Тела мальчиков закапывали на Сапожном холме или выдавали родственникам. Несколько смертей можно назвать совсем отвратительными. Загляните в школьные архивы, какими бы скупыми сведениями они ни отличались. Травма тупым предметом, выстрел из дробовика. В первой половине двадцатого века были случаи гибели мальчиков, отданных в приемные семьи. Некоторых убивали во время самовольной отлучки. Двоих переехал грузовик. Эти смерти никто не расследовал. Археологи из Южно-Флоридского университета заметили, что ребята, предпринимавшие попытки побега, погибали чаще, чем те, кто не рисковал. Предположительно. Что же до безымянного кладбища – оно своих тайн не раскрывало.

Способ четвертый: и, наконец, побег. Можно удрать – а там уж что получится.

Некоторые мальчишки сбегали в неведомое будущее и таились в тени – под новыми именами, на новом месте. И до конца своих дней боялись, что Никель с ними еще поквитается. Чаще всего беглецов перехватывали, отправляли на Фабрику мороженого, а потом на пару недель сажали в темную камеру – чтобы подумали о своем поведении. Бежать было безумием, но и оставаться тоже. Как может мальчишка, заглядываясь на свободный, живой мир за пределами школьной территории, не помышлять о побеге на волю? Чтобы наконец самому начать писать собственную историю. Не позволять себе думать о побеге – пускай и мимолетно, как взмах крыла бабочки, – означало уничтожить в себе человека.

Один из самых известных никелевских дезертиров – Клейтон Смит. Его история передавалась из уст в уста, надзиратели и воспитатели обеспечивали ей долголетие.

Шел 1952 год. Клейтон был не из тех, в ком скрывался потенциальный беглец. Не силач и не то чтобы умник, лишен дерзости и энергичности. Просто ему не хватило воли, чтобы дотянуть до конца. Еще до кампуса ему пришлось несладко, но Никель показал ему жестокость этого мира во всей ее шири и беспримесности, раскрыл глаза на более страшные горизонты. Если он к своим пятнадцати годам уже столько всего пережил, что же ждет его впереди?

Все мужчины в семье Клейтона имели существенное сходство. Соседи сразу их узнавали по ястребиному профилю, золотисто-карим глазам, летящим движениям рук и губ во время разговора. Внешней похожестью дело не ограничивалось: среди мужской половины семейства Смит не встречалось ни счастливчиков, ни долгожителей. И Клейтон лишний раз подтвердил это правило.

Когда мальчику исполнилось четыре, у его отца случился инфаркт. Рука, точно когтистая лапа, повисла на простынях, глаза и рот широко распахнулись.

В десять Клейтон бросил школу, чтобы пойти работать на манчестерские апельсиновые плантации – вслед за тремя братьями и двумя сестрами. Младший