Мы с Каролиной всегда были близки. В детстве, когда мама поздно возвращалась с работы, сестра заставляла меня делать домашние задания. Именно с Каро я научилась читать и считать. Она рассказывала мне истории и читала сказки. Мы много играли вместе. В день смены постельного белья сооружали домики из матрасов. Я ждала этого с нетерпением. Мы придумывали свой собственный мир; одеяла служили дверьми. Мы зажигали внутри свет и устраивали обеды. Каро изображала и отца и мать, точно, как наша мама в обычной жизни. Помню, я расстраивалась, когда сестра начала встречаться с парнями. Мне казалось, что она меня бросила. К своему великому стыду, я даже обиделась на Оливье, когда они обручились. Ведь из-за него она покинула наш дом.

Поездки к Каро и Оливье были традицией, которой я очень дорожила. Но из-за подлого предателя я навещала сестру реже, чем мне хотелось. Он вынудил меня отдалиться от них, как и от всех моих близких. Хьюго с презрением твердил, что они «живут как мещане». Но они-то, по крайней мере, живут, а он только претензии предъявляет. Каро и Оливье никогда не настаивали, чтобы мы приезжали вдвоем. Напротив, как только представлялась возможность, они приглашали меня одну. Каро не очень-то любила Хьюго. В тот единственный раз, когда мы говорили о нем по душам, она сказала: «Мне он кажется трусливым, и я не уверена, что на него можно положиться…» Последние события подтвердили ее правоту. Действительно, за десять лет я ни разу не видела, чтобы Хьюго сделал что-нибудь полезное. И я пока не знаю, рассказывать ли сестре об анонимных письмах…

Я уже знаю, что у Каро сегодня будет на обед: ростбиф с кровью и картофельное пюре. Ее мужчины это просто обожают. На самом деле только это они и любят. Ничего другого есть не желают. Каро пыталась внести разнообразие в меню, уговаривала их хотя бы «попробовать», но получала в ответ только недовольное ворчание или откровенный протест. Я сама не раз была тому свидетелем.

А еще я знаю, что, как обычно, застану Оливье за какой-нибудь работой: он будет что-то мастерить либо заниматься садом. Энзо и Клеман в лучшем случае будут делать уроки, в худшем – и это наиболее вероятно – играть в гостиной на приставке в свой любимый футбол или автомобильные гонки.

Мы с Каролиной довольно разные по характеру, но это никогда не мешало нам ладить. Наверное, из-за груза ответственности, рано упавшего на ее плечи после ухода отца, ей пришлось стать рассудительной. Они с мамой оберегали меня, я это понимаю. Попрощавшись с собственной беззаботностью, Каро позволила мне вырасти более импульсивной и мечтательной. Частенько она посмеивалась над моими бредовыми идеями или приступами восторга. Но как будто гордилась мной, когда я проявляла независимость и заводилась с полоборота.

Дверь открывает Клеман, старший сын Каро. Мне потребовался не один год, чтобы убедить его не называть меня «тетя».

– Привет, Мари!

Он тут же уходит, чтобы продолжить рубиться в автогонки с братом, но успевает крикнуть:

– Мам, Мари пришла!

Каро выбегает из кухни и быстро меня целует:

– Привет, сестренка! Как обычно, у нас ничего не готово.

Она поворачивается к гостиной и кричит:

– Энзо, сделай паузу и поздоровайся с Мари.

– Ну, мам…

– Я жду, Энзо!

Всегда забавно наблюдать, как родители повышают голос, обращаясь к детям. Словно те глухие и нужно обязательно кричать, чтобы тебя услышали.

Я кладу свои вещи на тумбу в прихожей, возле которой в беспорядке свалено впечатляющее количество обуви. Такое чувство, что с каждым моим визитом мужские ботинки становятся все больше. Элегантные лодочки сестры кажутся совсем миниатюрными среди этой армады.

Я прохожу в комнату, оглядываюсь по сторонам и наконец выдыхаю. Кто бы мог подумать, что сегодня у меня получится расслабиться? Мне очень нравится их дом. Он почти не меняется со временем и остается для меня чем-то вроде точки отсчета. Для человека, потерявшегося в жизни, это особенно важно.

Теперь, когда дети подросли, пол в гостиной не засыпан игрушками, и я могу ходить, не рискуя поскользнуться на какой-нибудь машинке. В комнате пахнет ароматизированными свечами, от которых моя сестра просто без ума, с кухни доносится умиротворяющий звон посуды. За стеклом серванта, вокруг бокалов и тарелок, которыми пользуются только на Новый год и в дни рождения, стоят фотографии. Я замечаю новую: Клеман и Энзо катаются на квадроциклах. Какой же снимок пришлось заменить, чтобы выставить этот? Насколько я помню, здесь была фотография, на которой они вчетвером позировали у бассейна. Снимок, где мы все собрались вокруг мамы, еще на месте. Тот, где мы вместе с Каро в день, когда отмечали мой диплом, тоже. Какими мы были молодыми… На свадебной фотографии Каро с Оливье кажутся не такими сияющими, как на снимке возле фундамента своего дома. Как будто счастье обязательно должно строиться, как будто в день свадьбы заключается некое пари, которому последующие совместные планы придают истинный смысл.

Еще фотографии детей: в школе, на отдыхе, в саду. Мне хорошо известно, что они занимают огромное место в жизни своих родителей. Я близка с Каро и знаю, что они с Оливье почти все важные решения в жизни принимают, учитывая интересы детей. Мне это кажется трогательным. Словно две птички, вьющие гнездо, чтобы их птенчики были в безопасности и росли в красивом месте.

– Оливье на террасе. Решил повесить там шторы.

– Пойду к нему.

Сестра с мужем всегда чем-то заняты. Они редко делают что-то вместе, но чаще всего – друг для друга. Не знаю, о такой ли жизни они мечтали, но скучать им не приходится! Возможно, это и есть счастье, когда даже нет времени задавать себе вопросы…

Оливье стоит на стремянке. Несмотря на холод, он в футболке, в руках у него шуруповерт. Он спускается, чтобы меня поцеловать.

– Привет, Мари. Ну как настроение? Жизнь налаживается?

– Потихоньку. А ты как?

Оливье указывает наверх:

– Немного застопорилось: наткнулся на бетонную связку там, где хотел закрепить карнизы. Ну ничего! Прорвемся. Просто не получится закончить на этой неделе. Зато это защитит нас от солнца летом, и даже от небольших ливней. Можно будет чаще обедать на воздухе!

Контраст поразителен. Мы обмениваемся новостями, я рассказываю ему о своей рухнувшей жизни, а он мне о шторах. Каждый может развивать свою тему часами напролет. Одно мне ясно: я не способна понять, о чем он говорит. Что такое связка? В чем именно заключается проблема? И что дадут большие стержни из серого пластика, которые он собирается воткнуть в уже просверленные отверстия? А он, способен ли он понять, что со мной случилось? Сочувствует ли моим терзаниям или просто говорит себе, что меня бросил парень, и нужно поскорее найти другого, как в случае с подержанной машиной, которой нужен новый владелец, чтобы она не простаивала? Два разных взгляда на жизнь.

Возвращаясь на стремянку с инструментом в руках, Оливье спрашивает меня: