Несмотря ни на что, я тогда работала уЖоржетты, и она это очень ценила. Работала я много, всегда была в форме, и наменя можно было положиться. Кроме того, я была единственной из ее девушек,которая свободно могла пройти в отели «Плаза» или «Уолдорф» после двенадцатиночи. Мне было достаточно надеть свитер со строгой юбкой, белые носки, туфлибез каблуков и стянуть волосы резинкой. Крашусь я очень редко, вид у менясвежий и естественный. Я надевала большие очки, брала книгу под руку и всегдапроходила мимо человека, который отвечал за безопасность постояльцев, – онпринимал меня за студентку. Перед тем как постучать в дверь моего клиента, яснимала резинку с волос, очки, носки и бросала книгу в первую попавшуюся урну.

Ко всему прочему, я могла обслужить и клиентас очень большим членом, каковы бы ни были его диаметр и длина. Мне это и самойнравилось, а для Жоржетты такая девушка была находкой. Она знала, что можетвызвать меня в любое время дня и ночи.

В тот февральский вечер 1970 года онапопросила меня помочь ей принять группу из пяти банкиров. На улице былохолодно, дул пронизывающий ветер. Я вся продрогла, пока добиралась до Павильона– так называлось здание, где Жоржетта снимала квартиру. На лестничной площадке,когда растирала замерзшие руки, пытаясь согреть их, я увидела какого-томужчину, выходящего от Жоржетты. Я решила, что это один из ее клиентов. На нембыли темные очки, и внешне он напоминал азиата.

Когда я вошла, мне указали на Картера Майлса,банкира, известного феноменальными размерами своего пениса. Никакая другаядевушка не смогла бы заняться им. Из-за его физиологической диковины Майлсасовершенно заслуженно прозвали «Оглобля».

Помню, совершенно пьяный Картер никак не могкончить. Его друзья уже давно одевались, а он все продолжал.

Потом Жоржетта с кем-то поговорила потелефону, и я узнала, что должны были прийти еще два клиента, и меня попросилиостаться. Все уже оделись, за исключением меня, – я в этом отношении человекбез предрассудков и дома часто хожу нагишом или в коротенькой ночной рубашке.

Я сидела и отдыхала, а один из клиентовположил мне голову на колени, когда в дверь вдруг позвонили.

– Я пойду и открою им в чем мать родила, –предложила я.

– Прекрасная встреча! – одобрил один избанкиров. Жоржетта отперла все замки, а я подошла к ней. Она распахнула дверь.Мы увидели двух довольно толстых мужчин, один из которых был совершенно лысым,с бегающими глазами. Я подумала, что оба они не виноваты в том, что некрасивы,а их доллары так же не пахнут, как и деньги всех других. Я вышла вперед, чтобысказать им «Добро пожаловать».

– Добрый вечер, дорогой! – сказала я лысому. –Входи, снимай куртку и чувствуй себя как дома.

Только тут я увидела того азиата в черныхочках. Очевидно, они его схватили при выходе. Бедняга весь дрожал от страха.

Оба типа достали свои номерные знаки:

– Полиция нравов, все арестованы!

Почти тотчас же в квартиру вломились восемьполицейских в форме. Девушки кричали, даже клиенты поддались панике. ТолькоМарианна, служанка Жоржетты, сохранила достаточно хладнокровия, чтобы спрятатьбухгалтерскую книгу. Сама Жоржетта совершенно потеряла голову и осыпалаполицейских глупыми угрозами. Я очень сильно испугалась и с ужасом гадала, чтоже произойдет дальше.

Маленькая черная записная книжка со спискоммоих клиентов осталась в соседней комнате, где я раздевалась. Первым делом ябросилась туда, вырвала компрометирующие страницы и спрятала их под бельеЖоржетты. Легавые пока были заняты поисками наркотиков.

Один из них вышел из ванной и приказал мнеодеться, чтобы вместе с другими отправиться в участок. Но в доме был такойбеспорядок, что я не смогла найти ни трусов, ни пояса, ни лифчика. Пришлосьвыйти на ночной холод только в легком платье и пальто.

Все соседи собрались в холле и круглыми отудивления глазами смотрели на нас. А нас, будто стадо гусей, загнали в «черныйворон» и увезли.

Как мне показалось, нас довольно долго возилипо городу. Вдруг один из полицейских, ирландец, взял мою руку и положил ее насвой стоящий член.

В фургоне было темно, и я циничнорасхохоталась.

– Ну и дела! – почти визжала я. – Вы насарестовали за то, что мы продаем ласки, а теперь сами хотите получить кое-чтозадаром? В конце концов, раз уж мы едем в тюрьму, так уж лучше использовать нассейчас, правда?

Другие девушки вовсе не разделяли моеговеселья:

– Да успокойся ты, Ксавьера! Дело-то слишкомсерьезное.

Однако для меня это было уже слишком. Нас, какпростых уличных проституток, запихнули в «воронок», обращались с намисовершенно безжалостно, я совсем продрогла, а этот легавый захотелвоспользоваться ситуацией! Правда, он шарахнулся от меня, словно ошпаренный, –видимо, я основательно охладила его пыл.

В полицию мы приехали около часу ночи. Наспротащили по грязной и пыльной лестнице, и мы оказались в какой-то ужаснойкомнате. Там арестовавший нас лейтенант Джинлиф, толстая лысая обезьяна, снялпальто и уселся за стол.

Нам разрешили коротко поговорить по телефонураза два-три. Правда, мне в общем и звонить-то было некому, исключая разве чтоПоля Линдфилда, весьма приятного малого. Я с ним познакомилась в Майами ирегулярно сопровождала его на приемах и в ресторанах.

Было уже поздно, но я рассчитывала, что онсможет помочь, ведь, в конце концов, мы с ним были любовниками.

– Поль, – сказала я, – мне очень неудобнобеспокоить тебя в такое время, но у меня большие неприятности. Меня арестовалаполиция, я страшно волнуюсь и не знаю, что делать.

От его ответа у меня даже дыхание перехватило:

– Об этом я и слышать не хочу. Не говори им,что звонила мне, не упоминай моего имени и вырви мой телефон из записнойкнижки, если ее у тебя отберут.

В полиции время всегда течет медленно. Намвсем было холодно, хотелось есть, однако нами вообще никто не занимался.Наконец, нас решили допрашивать поодиночке. Жоржетта шепнула мне на ухо:

– Отрицай, что тебе платили (это даже и ложьюне было: ночью мы действительно ничего сами не получали). Не называй ни имени,ни адреса.

Подошла моя очередь. Молодойполицейский-ирландец пригласил меня сесть и спросил, как меня зовут. Я назваласвое имя, несмотря на советы Жоржетты, ведь другого выхода у меня не было.

– Адрес, возраст, профессия? – продолжал он.