к двадцати годам набрал тридцать пять дюймов, а в зрелом возрасте — все сорок, что равняется примерному росту пятилетнего ребенка, — но эта проблема не умалила его популярности. Напротив, весомые гонорары позволили ему вести королевскую жизнь, скупать землю, выстроить роскошный особняк с комнатами и мебелью по его мерке и даже обзавестись яхтой «Мэгги Б.», на которой маленький спортсмен не раз участвовал в регатах.

Однако, если во времена Барнума народ с удовольствием раскошеливался, лишь бы взглянуть на кривляющегося и напевающего Чарли Страттона в костюме Наполеона, то теперь, полвека спустя, все изменилось. Особенно в Нью-Йорке, где поклонники лилипутов заматерели и стали требовательнее и привередливее. В отличие от черни, которая по-прежнему ломилась в ярмарочные павильоны и на выставки диковинок и была рада любому увиденному уродству, знатоки жаждали истинных артистов, способных представлять на сцене песни, танцы, шутки и акробатические этюды высочайшего качества.

Дабы удовлетворить потребность в изысканных и разнообразных шоу, импресарио кинулись искать лилипутов за границей. Самые успешные и испытанные таланты происходили из Европы: немецкие, французские, швейцарские и итальянские карлики подписывали выгодные контракты, садились на пароходы и бороздили Атлантику. Они выходили на сцену, заставленную шикарными декорациями, выступали под аккомпанемент первоклассных оркестров и бывали обласканы зрителями и журналистами. Особую славу снискал Франц Эберт, участник немецкой труппы «Ди Лилипутанер», каждый год проводившей несколько месяцев в турне по Соединенным Штатам и возвращавшейся в Европу с сундуками, набитыми долларами.

— Чистая правда: их на руках носят, — подтвердил Румальдо, видевший шоу «Ди Лилипутанер». — В первый раз я ходил на них в «Найбло’с Гарден», это один из самых элегантных и дорогих водевильных залов в Нью-Йорке. И где бы ты думала эта дюжина карликов выступала потом? В «Метрополитен-опера» — ни больше ни меньше! И там и там их музыкальные скетчи принимали на ура. Франца Эберта боготворят: стоит ему появиться на сцене, начинается форменное безумие. Он смахивает на белку в туфлях и фраке, но все в восторге от его тенорка и от того, как серьезно он играет героев-любовников. Примадонна труппы, сеньорита Сельма Горнер, также само очарование, но, к несчастью, она чуточку выше Эберта.

Чикита кивнула. Истории, конечно, удивительные, но к чему Румальдо клонит?

— Я смотрел на них и все время вспоминал тебя, Чикита, — осторожно ввернул Румальдо, понимая, что ступает на скользкую почву. — И готов поклясться, — для пущей важности он приложил руку к сердцу, — ни один из них не сравнится с тобой. Ни один не заткнет тебя за пояс в танцах, пении или чтении стихов, не говоря уже о твоих обаянии и изысканности. К тому же я уверен, что даже герр Эберт будет повыше тебя.

Румальдо умолк в ожидании ответа и, не получив такового, продолжал с удвоенным жаром:

— Вот я и сказал себе: «Черт возьми, зачем Чикита чахнет в Матансасе, скрываясь от людей и гробя свой талант, когда, захоти она, весь Нью-Йорк, а потом и все Штаты валялись бы у нее в ногах? Она могла бы сколотить состояние».

Молча, улыбаясь непроницаемой улыбкой, в которой брату виделись то недоверие и пренебрежение, то согласие и интерес, Чикита слушала про овации и интервью, модные платья и драгоценности, роскошные отели и вечеринки в особняках магнатов. В ушах непрерывно отдавалось: успех, деньги. В ее власти положить конец однообразному скудному существованию и зажить новой жизнью, полной удовольствий. Разве не мечталось ей превратиться в кого-то другого, обрести королевский размах, не переставая при этом быть самой собой?

Он, Румальдо, разумеется, станет ее менеджером. Кто лучше его справится с заключением контрактов с импресарио, уберет скользкие пункты, добавит выгодные — словом, обеспечит лучшие гонорары и условия работы? Кому, как не ему, доверять? Доходы, естественно, будут делиться поровну. В конце концов, родная кровь — не водица. Прочие братья и сестры уже избрали жизненный путь: Манон и Кресенсиано обзавелись семьями, Хувеналь вроде бы тоже определился с чем бы он там — в Париже или еще где — ни хотел определиться. Самое разумное для них, единственных Сенда, еще не разглядевших дороги в туманное будущее, — объединить усилия для достижения счастья. На Кубе, в Соединенных Штатах или где угодно — границы отступают перед силой кошельков.

Румальдо разливался все пуще, не смея перевести дыхание, боясь, что, замолчи он, сестра тут же пустит все прахом одним-единственным «нет». Лишь когда глотка пересохла, а красноречие иссякло, он закрыл рот, вздохнул и уставился на Чикиту, словно обвиняемый в ожидании вердикта.

Чикита собрала вырезки обратно в папку и сказала, что вчитается повнимательнее. К чему отрицать — предложение заманчивое, но Румальдо забывает об одном важном препятствии: она не имеет никакого опыта в артистическом мире. Далекие семейные вечера, на которых она танцевала и пела под аккомпанемент Мундо, были всего лишь детской игрой, непритязательной забавой, которой родственники и друзья аплодировали скорее от умиления, чем от восторга. Урсула Девилль, конечно, научила ее владеть голосом, но Чикита ведь никогда не поднималась на сцену. Ей неведомо, каково это — выступать перед многочисленной публикой, завладевать ее вниманием, пленять.

Румальдо хотел было возразить, но Чикита не стала слушать. Она не отвергает предложение, но не может и согласиться с бухты-барахты, чтобы вскоре раскаяться. Брат должен понять, что ей неловко выставляться за деньги, пусть даже в качестве артистки, а не ярмарочного уродца. Сирения и Игнасио совсем по-другому ее воспитали и, скорее всего, пришли бы в ужас от мысли о публичной карьере дочери. Да и самой ей никогда не приходило в голову нечто столь дерзкое и будоражащее, но и соблазнительное, чего уж там. Она все обдумает. Утро вечера мудренее. Так что Румальдо волен выбирать: вооружиться терпением и ожидать ее решения или найти себе другую лилипутку. А поскольку в Матансасе не так-то просто раздобыть малышку, способную потягаться с ней, — красивую, обученную хорошим манерам и знающую семь языков, — Чикита советовала бы ему забыть о спешке и спокойно ждать.

В ту ночь, пока она обдумывала план брата и прикидывала, какой ответ дать, талисман после девяти лет полного безмолвия заговорил. Золотой шарик мерно забился и стал испускать нежно-голубые искры, освещавшие полумрак словно бы крохотными молниями. Он явно пытался что-то сказать хозяйке, возможно, помочь с выбором пути. Но какого пути? Должна ли она согласиться и окунуться в авантюру или отвергнуть предложение, заклеймив его нелепицей? Сколько ни ломала голову, Чикита так и не смогла разгадать послание и за тщетными потугами понять талисман уснула.

Глава VII

Разорена.