и оставить Чикиту на попечение какой-то незнакомки. С ее стороны это проявление самолюбия, все равно что предательство.

— Успокойся, Рустика, нет нужды так думать, — ответила Чикита и потянула ее за блузку, чтобы ты наклонилась и дала себя поцеловать. — Что я была бы за дрянь, если б воспротивилась твоему счастью! — и великодушно продолжала: — Ты имеешь полное право выйти замуж и создать собственную семью. Вот увидишь, мы найдем хорошую служанку, и она возьмет на себя все обязанности по дому. Будет, конечно, уже не то, что с тобой, но ничего, справимся.

И все же до того, как благословить союз, Чикита пожелала переговорить с Карродеагуасом за закрытыми дверями. Она хотела убедиться, что его чувства искренни и он станет Рустике хорошим мужем. Рустика привела жениха на следующий вечер, и Чикита заперлась с ним в маленькой гостиной, в которой обычно часами читала романы и альманахи.

Где она успела выучиться, как соблазнять мужчину, мы никогда не узнаем. В тот вечер она поняла, что при желании способна излучать неотразимую, всепоглощающую чувственность. Возможно, секрет ее состоял в сочетании поистине совершенного и прекрасного, хоть и крохотного тела с привлекательностью чего-то исключительного, запретного. Это таинственное сочетание порою делало ее желаннее любой самой обольстительной женщины обычного роста.

Долго ли, коротко, выпив рюмочку зеленого шартреза, Чикита с помощью гостя почти полностью разоблачилась, и оставались на ней только шелковые панталончики. Она распустила волосы и, томно, словно одалиска, возлежа на кушетке, предоставила в распоряжение сапожника розовые грудки, которые он не замедлил покрыть нежными поцелуями, щедро проходясь языком то по одному, то по другому соску, а иногда и по амулету великого князя Алексея.

Когда ни одного уголка ее анатомии не осталось нецелованным и не увлажненным слюной Томаса Карродеагуаса, Чикита велела ему раздеться, и сапожник с удовольствием подчинился. Стоя на коленях на диване, она с восхищением рассматривала великолепное тело цвета корицы, напоминавшее гармоничностью микеланджеловского Давида. Но между женихом Рустики и репродукциями статуи, которые ей довелось видеть, имелось разительное отличие: размер детородного органа, оказавшегося точно на уровне Чикитиного носа. Чикита не могла похвастать обширным опытом, но догадалась, что этот длинный и твердый отросток, смахивающий на колбасную палку, — нечто из ряда вон выходящее. Однако она не спасовала, вцепилась в него руками и, повинуясь инстинкту, принялась облизывать по всей длине. Сапожник, кажется, пребывал на седьмом небе, закатывал глаза и стонал, и Чикита стала стараться еще пуще. Усердие было вознаграждено струями белой вязкой жидкости, тяжело шлепнувшимися на мозаичный пол.

Затем Чикита подсказала Карродеагуасу послюнить палец и пощекотать ее между ног. Очень скоро она обнаружила, что ласки, которым не раз предавалась сама в темноте спальни, не идут ни в какое сравнение с ощущениями, доставляемыми умелым мозолистым пальцем сапожника: как будто у нее внутри был эпицентр землетрясения.

— Толкайте! — строго приказала она мулату, как только очнулась от наслаждения. — Толкайте глубже, трус!

Но, к изумлению Карродеагуаса, как только его указующий перст лишил Чикиту девственности, она вскочила, схватила с диванного столика серебряный колокольчик и затрезвонила что было мочи.

Рустика ворвалась в гостиную с улыбкой от уха до уха. Надо ли описывать, как изменилось ее лицо при виде голой заплаканной сеньориты, свернувшейся в клубок на диване, и сапожника, этакого Приапа, рядом с ней?

— Что здесь, черт побери, происходит? — выпалила она. Вопрос оказался риторическим — безутешное выражение Чикиты, пятнышко крови на обивке кушетки и остолбенение мулата обрисовывали случившееся вполне ясно.

Рустика в бешенстве накинулась на жениха с кулаками, от обиды осыпая его оскорблениями:

— Насильник, извращенец, бандит!

Карродеагуас пытался одновременно надеть брюки, увернуться от ударов и объяснить, что ни в чем не виноват. А виновата только эта белая потаскушка, распутная карлица, которая настроила ему глазок, завлекла намеками, насладилась сполна его ласками, а теперь вот хнычет и корчит из себя жертву.

Когда он наконец оделся и убрался восвояси, Рустика села рядом с Чикитой и принялась утешать.

— Этот выродок сильно вас поранил? — участливо спросила она и обняла хозяйку. — Эх, надо было вспороть ему брюхо, выпустить кишки и ими же придушить.

— Это было ужасно, — всхлипывала Чикита. — Мы говорили о свадьбе, как вдруг он стал облизываться и оглаживать себя. Я насторожилась, хотела позвонить, но он отнял колокольчик, достал свою огромную, толстую, черную штуковину и заставил меня сосать ее. А потом… потом… — Чикита зарылась лицом в юбку ошеломленной Рустики и, как бы не в силах вымолвить больше ни слова, указала пальчиком на свои женские части. Когда дар речи вернулся, она рассказала, что в пылу борьбы Карродеагуас сорвал у нее с шеи талисман. — Наверное, потому так и получилось, — посетовала она, стараясь связать концы золотой цепочки. — Я осталась без защиты русских богов, и этот варвар надругался надо мною.

Рустика поклялась отправить сапожника гнить в тюрьме. Она лично заявит на него в полицию за изнасилование белой сеньориты. Но Чикита запретила:

— Я не желаю мести. Если о моем несчастье пойдут слухи, я стану посмешищем всего Матансаса. Что стряслось, то стряслось, сделанного не воротишь, честь моя не восстановится, даже если негодяя расстреляют.

Честь следует поставить выше правосудия, дабы позор не оказался темой злорадных сплетен. Лучше обо всем забыть. Рустике пришлось признать, что Чикита рассуждает здраво. Хорошо, она промолчит, но прощать тоже не намерена. Напротив, этот случай всегда будет напоминать ей о мужской подлости. Ох, права была бабка. Этим лицемерам нельзя доверять. Теперь Рустика излечилась от пустых надежд и грез. Пусть только кто-то подступится с разговорчиками про любовь или, не приведи господи, женитьбу. Если уж с виду такой порядочный сапожник оказался чертом с рогами и хвостом, ни одного мужика она больше и близко не подпустит. Все они на одну гребенку!

Чикита горестно кивнула и под шумок вытрясла из Рустики обещание никогда не расставаться с хозяйкой и помогать в горе и в радости. Рустика скрестила пальцы, расцеловала их и поклялась памятью бабки.

В ту ночь Чикита вертелась в постели и не могла уснуть, мучимая угрызениями совести. Теперь, через много лет, она наконец поняла, почему хитрый Мальчик-с-пальчик обманом заставил великана обезглавить семерых дочерей. По той же причине она пожертвовала своей девственностью, честью Карродеагуаса и счастьем Рустики: из-за необходимости выживать в суровом враждебном мире, где все только и норовят обидеть маленького человека.

— Я вернулся! — объявил Румальдо и ступил в отчий дом, как будто отсутствовал всего пару часов.

Он поцеловал в макушку сестру, хлопнул по плечу кузена, упал в кресло и потребовал,