Последнюю фразу он произнес неагрессивно, скорее в шутку. Я стоял и смотрел, как он подошел к кодовому замку, набрал цифры и вошел в ворота. Как будто не о чем было больше думать.

Во время обеда я хотел помедитировать, подумать о своем представлении и отследить спонтанные мысли о слабых местах, которые можно улучшить. Тогда я поработал бы с ними, придя домой. Но когда я сидел с тарелкой куриного салата, мысли вместо этого начали вращаться вокруг скинхеда, чего я и боялся.

Отчасти это было из-за его личности. Я раньше никогда не разговаривал со скинхедом, но, судя по их обычному поведению, этот парень не казался типичным представителем. Вряд ли у них на вертолетной площадке женское избирательное право числилось в списке тем для разговоров за пивом. Один раз я шел показывать фокусы на улице и услышал, как какие-то скинхеды вопят непристойную кричалку.

Еще, конечно, свою роль сыграл вопрос о его месте в воплощенных фантазиях опрятного соседа. Может, он был мальчиком по вызову, который хотел пройти в ворота, чтобы выполнить свою работу? Слишком много переменных у этого уравнения. Интеллектуальный скинхед по вызову. Может, это было бы уместно для песни Марка Альмонда, но не для реальности у моих ворот.

Салат был съеден, кофе был выпит, и тогда я сделал то, что теперь вошло у меня в привычку. На свалку. Шлак, который я мог бы раскопать и рассмотреть, если бы представилась такая возможность, но не сейчас, когда на носу выступление.

* * *

Дети обладают той же способностью, что и Дональд Дак: за одну минуту перепрыгивать от горя к радости, а потом к злости. Крэкс, фэкс, пэкс, йу-у-уху! Смена эмоций становится труднее по мере взросления, потому что процессор должен обработать больше информации и функционирует медленнее. Внешние впечатления перемалываются и обрабатываются до тех пор, пока на выходе не получится более взвешенной реакции. Чем старше становишься, тем меньше ты похож на Дональда Дака.

У меня пока сохранялась способность, подобно Дональду Даку, отбрасывать все, что было непонятно или вызывало беспокойство. Каждую новую ситуацию я воспринимал с осторожностью. Не до конца, но достаточно для того, чтобы предать забвению скинхеда, кровь и кошмарные предчувствия. К тому моменту, когда я в четверть шестого направлялся через гряду показывать фокусы, это сработало. Мысли кружились только вокруг будущих трюков и отрепетированных слов. Да, увы.

Я открыл дверь, на которой висела вывеска с моим именем, и поприветствовал Роберто и Мигеля. В тот вечер было забронировано еще три стола, кроме той компании из десяти человек, которая должна была прийти смотреть на меня к семи часам.

Нет необходимости описывать субботний вечер в деталях, потому что описание выступления в четверг дало общее представление. Новые трюки получились хорошо, и особенно «Рефлекс». С его помощью удалось вовлечь в процесс всех сидящих за столом, перед которым я выступал. Все хотели убедиться, что рука на самом деле может быть быстрее глаза. К моему облегчению, в десять минут восьмого появилась большая компания во главе с Хассе. Он похлопал меня по плечу и продемонстрировал своим коллегам, как будто я был редким видом обезьяны, которую он отыскал в джунглях большого города.

– А вот и он! Человек-легенда!

Он и его сослуживцы хорошенько подготовились, прежде чем пойти в ресторан, поэтому Хассе оживленно жестикулировал и глаза его блестели. С шумом и грохотом компания заняла свой заранее забронированный стол.

Может показаться, что показывать фокусы перед подвыпившей публикой легче, потому что внимание у пьяных ослабевает. Но все наоборот. Множество трюков основано на том, что называется misdirection[16] то есть на приеме отвлечения внимания от чего-то, что ты хочешь скрыть от публики посредством слов, жестов или того и другого вместе.

Внимание подвыпивших непредсказуемо. Взгляд их блуждает и в худшем случае остановится именно на том, что ты хочешь сохранить в тайне.

Кроме того, под влиянием алкоголя обычно снимаются социальные условности и улетучивается бытовая вежливость. Если трезвый видит, что что-то нечисто, он обычно помалкивает, из деликатности или от неуверенности. Другое дело – зритель подвыпивший. Взгляд его блуждает, останавливается, и в следующую секунду он уже показывает пальцем и орет: «Нет, вы только посмотрите!»

Несколько минут компания Хассе потратила на то, чтобы определиться с заказом, а я в это время пытался сварганить в голове выступление, в котором почти не пришлось бы опираться на misdirection. Когда принесли аперитивы, позвали меня, и, вопреки опасениям, выступление прошло блестяще. Возможно, Хассе уже заранее настроил коллег на позитивный лад, а может, он был у них начальником, потому что вся компания реагировала на мои маленькие чудеса с тем же энтузиазмом, что и он. Иногда даже чувствовалась неловкость от того, как они ликуют по поводу самого незначительного действия.

Меня беспокоило, как другие посетители отнесутся к тому, что среди них затесалось какое-то сборище футбольных фанатов, поэтому я с извиняющимся видом повернулся к другим гостям, успев бросить взгляд на окно. Через окно внутрь заглядывали несколько человек, заинтригованных происходящим. Не успел я снова перенести внимание на публику за столом, как зеваки уже двинулись ко входу в ресторан.

Хассе подвел черту под выступлением, собрав с сослуживцев деньги, «не меньше десятки с человека!». Так я покинул этот стол, став на двести крон богаче. Сел на стул на кухне и выдохнул. Через мгновение ко мне подошел Роберто и поднял вверх большой палец.

– Сорри, – сказал я. – Получилось немножко буйно.

Роберто пожал плечами:

– Лишь бы продолжали заказывать в том же духе. Шампанское на аперитив. Дорогая бутылка, между прочим. У меня такая была всего одна. Обожаю яппи. Так что всё в порядке.

Он три раза постучал по столу, чтобы не сглазить, и сказал:

– Слушай, там еще гости хотят посмотреть представление.

– Конечно, – сказал я. – Пусть только те немножко остынут. Через пять минут.

– О'кей.

На самом деле это мне нужна была передышка. Стереть все с доски и перезагрузиться, чтобы предложить новым зрителям что-то новое и интересное. Я откинулся назад и закрыл глаза, используя тот же метод, что и при головной боли. Он состоял в том, чтобы придать боли форму и цвет, локализовать ее, потом представить себе отверстие в черепе над болью. А потом медленно наклонить голову и дать боли вытечь через отверстие. В тот момент я сделал то же самое, только вместо боли вылил звуки и впечатления.

Через пару минут я был достаточно пуст. Поднялся и пошел в ресторанный зал и в новую фазу этой истории (или, скорее, в новый эпизод).

* * *

Может показаться, что в моем рассказе удивительным образом не раскрываются сексуальные и любовные переживания молодого человека. Конечно же, я их испытывал, просто не хочу об этом рассказывать. В литературе полно историй о чувственных желаниях и сбитых с толку юнцах, они невероятно скучны, и я не думаю, что способен написать нечто качественно иное. А может, это я просто ломаюсь.