другие вещи, – как я понимаю, я тоже вхожу в число этих «других вещей». Но у него не получается.

Она улыбнулась, что-то вспомнив.

– Знаешь, какая у нас случилась история? К нам должен был прийти один журналист – он собирался написать большой биографический очерк, интервью чуть ли не с главным новостным агентством страны, а это значило, что статья потом окажется…

– Повсюду, – закончил за нее Ульф.

– Да. Во всех местных газетах, бог знает где. Все такое, – она немного помолчала. – В общем, человек из пресс-службы партии сказал Бьорну, что журналист этот хочет знать, чем он занимается в свободное время, вне политики. Началась жуткая паника, потому что, как тебе известно, вне политики у Бьорна жизни нет. Вообще никакой. Совсем.

– И вот он сказал этому пресс-агенту, что, мол, это будет непросто, а пресс-агент ответил, что тогда Бьорну нужно завести себе хобби – прямо-таки немедленно, чтобы было о чем рассказать этому журналисту. Он еще рекомендовал наблюдение за птицами, потому что, как известно, именно это занятие вызывает общественное доверие, как никакое другое.

Ульф улыбнулся. А еще филателия, подумал он. Его стоматолог, доктор Шёберг, с увлечением собирал марки, и Ульфа всегда это как-то успокаивало. Ему казалось, что это исключительно подходящее хобби для дантиста.

– Народу нравятся люди, которые наблюдают за птицами, – продолжала Китти. – Потому что они производят безобидное впечатление. Да, похоже, именно так народ смотрит на вещи. По этому поводу существует множество исследований.

Улыбка Ульфа стала еще шире. Китти часто употребляла эту фразу: «По этому поводу существует множество исследований», выражая свое мнение на самые разнообразные темы. Конкретных исследований она никогда не называла, но всегда отзывалась о них очень уважительным тоном, иногда снабжая цитаты географическими отсылками общего характера. Ее единомышленники-ученые могли обретаться, скажем, в Америке, или, если их открытие носило более экстравагантный характер, – в Калифорнии. Именно калифорнийские исследователи, по словам Китти, обнаружили, что более семидесяти процентов мужчин женились на женщинах, напоминавших им собственную мать. Ульф не был так уж в этом убежден. У него имелось впечатление, что множество исследований сходятся в том, что людям – и мужчинам, и женщинам – свойственно выбирать себе в спутники жизни тех, кто похож на них самих. Китти, серьезно над этим поразмыслив, вынесла вердикт, что в этом, может, что-то и есть. А Ульф, пока она говорила, не мог не отметить тот факт, что они с Бьорном и в самом деле очень похожи, особенно под определенным углом. А его собственная жена, которая бросила его ради любовника-гипнотизера? Была ли она похожа на него, Ульфа? Очень может быть, хотя ему все сложнее становилось представить себе ее внешность. Быть может, память о человеке со временем тускнеет, точно старая фотография на свету? Должно быть, по этому поводу тоже есть исследование: похоже, отдельные исследования существовали абсолютно по любому поводу, включая вопрос, какие именно предметы привлекают внимание исследователей.

Ульф спросил, последовал ли Бьорн совету пресс-службы.

– И что же, он занялся орнитологией?

– Да, на день или два, – ответила Китти. – Вышел из дома на пару часов, прихватив с собой бинокль. Видел нескольких птиц. Каких именно, он так и не понял, потому что определитель он забыл дома.

Ульф рассмеялся. Бьорн никогда особенно не интересовался природой, даже когда они были еще мальчишками, а к животным и вовсе был равнодушен. Мартин быстро это просек, когда Бьорн навещал Ульфа у него дома. Он наблюдал за братом хозяина с подозрением и время от времени глухо ворчал себе под нос.

– Я не нравлюсь твоей собаке, – заметил Бьорн.

– Может, он просто не одобряет твой политический курс, – ответил Ульф.

– Очень смешно, – сказал на это Бьорн.

Ульф, стоя у брата в гостиной, смотрел на Китти. Эта история с недолгим интересом Бьорна к орнитологии рисовала брата в не слишком-то выгодном свете.

– Что ж, – сказал он. – Поглядим. Может, в будущем он найдет побольше времени для других вещей. Кто знает?

Китти, глянув на часы, жестом пригласила Ульфа садиться.

– Он говорил, что будет дома к семи, – сказала она. – Но пока он не позвонил. Иногда эти его встречи ужасно затягиваются…

– Со встречами всегда так, – отозвался Ульф. – Да это и не так важно. Если он не вернется вовремя, я всегда могу зайти и повидать его в другой раз, – он немного помолчал. – Нельзя сказать, что у меня мало свободных вечеров.

Ульф вовсе не стремился вызвать к себе жалость, но последнее замечание прозвучало именно так, и потому он поторопился добавить:

– Я вовсе не жалуюсь. Мне нравится проводить вечера дома.

Китти налила ему выпить. Ульф любил скотч, и поскольку Бьорн его вкусов не разделял, то в маленьком баре в углу комнаты всегда стояла почти непочатая бутылка виски. Ульф поднял бокал к губам и вдохнул приятный торфяной запах.

– Островной, – произнес он. – Прелесть.

Китти наморщила нос.

– По мне, пахнет какими-то лекарствами, – сказала она. – Напоминает ту штуку, которой отец мазал мне ссадины и царапины, когда я была маленькой.

Ульф покосился на фотографию в серебряной рамке, стоявшей на книжной полке. Это был портрет ее отца, доктора Антонио Ксавьер-Ортеса, автора нескольких томиков в бумажной обложке, стоявших позади фотографии. Это было собрание его трудов: несколько историй болезни, снабженных его комментариями, и двухтомник, посвященный подростковой психопатологии: «Подросток: взгляд изнутри». Китти показывала их ему с гордостью, обращаясь с книгами, точно сельский священник – с какой-нибудь реликвией, подаренной богатым прихожанином. Китти рассказывала ему историю жизни отца. Родился он в Колумбии, но учиться в университет его послали в Буэнос-Айрес, к дяде, который там обосновался. Здесь он попал под влияние психоаналитиков лакановской школы, отсюда ездил учиться в Париж и здесь сформировал те теории, которые позднее разработал в «Подростке». В Буэнос-Айресе он, однако, счастлив не был, несмотря на те профессиональные возможности, которые перед ним открывались. Он вернулся в Боготу, где встретил будущую мать Китти, светскую красотку с простыми вкусами. Вкусы эти оказались простыми, поскольку ограничивались деньгами и косметикой. Уже через пару месяцев он осознал, что этот брак был ошибкой, но к тому времени его супруга уже была беременна Китти, а он был человек принципиальный и бросить ее не мог. Когда его жена начала заводить интрижки, он не без облегчения закрыл на это глаза, а когда она решила оставить его ради шведского любовника-дипломата, он, наконец, вздохнул свободно. Китти он, конечно, обожал, и знал, что будет по ней скучать, но делать из нее «яблоко развода» ему не хотелось, и он не стал обращаться в суд, хотя ему