соблюдаемое всеми правило: никто не задерживал разговорами собаковладельца, если тот шел быстро и глядел прямо перед собой. Это означало, что прогулка носит чисто деловой характер и на беседы времени нет. Но если вы оглядывались по сторонам, это был знак, что вы не прочь поболтать, пускай и недолго. И, опять же, существовали правила относительно тем для разговора. Собаки и собачьи дела – это уж само собой разумеется, и беседу было необходимо начинать с реверанса в этом направлении. Потом можно было перейти, скажем, к счетам от ветеринара, к погоде и, наконец, к увиденному по телевизору. Любые политические дискуссии считались, однако, дурным тоном, если, конечно, не касались напрямую собачьих дел. Поэтому недавний законопроект, выдвинутый небольшой партией Левых центристов – они предлагали обязать пристегивать собак ремнями безопасности в автомобилях, – живо обсуждался завсегдатаями парка.

Ульф стоял на том, что законопроект самым бесцеремонным образом нарушал личные свободы.

– Государство не имеет права чересчур вмешиваться в нашу жизнь. Есть сферы, где вмешательство и могло бы принести пользу, но государство все равно не должно ничего предпринимать. Потому что излишнее вмешательство потом оборачивается отсутствием общественной поддержки, когда меры действительно необходимы.

Это утверждение было встречено всеобщим одобрением, хотя пару владельцев собак дискуссия озадачила. Один из них высказался в том ключе, что политикам не следует совать нос в собачью жизнь, потому что ни у одного из них нет полномочий указывать собакам, что им можно делать, а что – нельзя.

– Собаки разве за них голосовали? – спросил он. – Нет, конечно. Так какое они имеют право?

Ульфа этот довод немало позабавил, и он чуть было не рассмеялся, но вовремя успел заметить, что его собеседник абсолютно серьезен. Подавив смешок, он сделал вид, что закашлялся, а потом сказал, что это – интересный довод.

Ульф позволил Мартину наскоро пробежаться по парку и отправился домой. Машин почти не было, и он решил не брать собаку на поводок. Мартин был послушным псом и знал, как вести себя на дороге. Он никогда не бросался внезапно под колеса – как случалось иногда с другими собаками – и обычно был счастлив трусить рядом с хозяином, никогда не забегая вперед, но и не слишком отставая. Ульф задумался, почему Мартин был таким послушным. Напрашивалось объяснение, что Мартин просто был хорошей собакой – в этом не было ничего необычного – и слушался потому, что так диктовал ему некий глубинный инстинкт. Это была первая возможность. С другой стороны, Мартин, который, при своей глухоте, был умным псом, мог сообразить, что лучший способ компенсировать свой недостаток – это держаться поближе к хозяину и делать то, чего от него хотят. Это, подумал Ульф, собачий эквивалент кьеркегоровского «прыжка веры»: нужно делать то, что хочет от тебя высшая власть.

Он посмотрел на Мартина, который трусил рядом с ним с довольным видом.

– Ты – очень хороший пес, Мартин, – сказал он. Но тут же, внезапно осознав, что Мартин его не слышит, остановился, и, наклонившись, потрепал пса по загривку. – Хороший пес, – произнес он, четко артикулируя звуки губами, и Мартин, который читал по губам с переменным успехом, казалось, его понял.

Завиляв хвостом, он посмотрел на Ульфа и открыл пасть. Он не издал ни звука, но Ульф был уверен, что распознал слово «гав». Он тут же мысленно отчитал себя, потому что одно дело допускать, что собака может читать по губам, и совсем другое – что она может предполагать подобные умения в своем хозяине.

– Хороший пес, – повторил Ульф, так, чтобы Мартин видел его губы. – Хороший мальчик.

Мартин снова завилял хвостом, глядя вверх, на Ульфа, с тем безраздельным вниманием, с каким собаки относятся к фигурам власти в своей жизни. С вниманием, обещавшим полное и беспрекословное подчинение. Хорошая собака – а Мартин был хорошей собакой – не подвергала сомнению требования людей.

– Поразительно, – пробормотал себе под нос Ульф. Ему стало интересно, есть ли еще в Швеции хоть одна собака, способная читать по губам. Он в этом сомневался, хотя – напомнил он себе – когда мы думаем, что мы сами или наши проблемы уникальны, мы, как правило, ошибаемся. Где-то наверняка живет человек с точно такими же, как и наши, мыслями и заботами. Где-то, может быть даже в Швеции, найдется еще одна собака, которая умеет читать по губам – хотя, если вдуматься, Ульф в этом сильно сомневался. Наверное, такая собака существует где-нибудь в Америке, на необъятных просторах, где странные и необычайные вещи становятся вполне вероятными – просто в силу статистики. И эта собака вполне может принадлежать следователю среднего звена, увлекающемуся историей искусства, обладателю серебристо-серого «Сааба». Нет, это, пожалуй, уже совсем маловероятно. Чем больше добавляется деталей к описанию ситуации, тем меньше шансов на то, что найдется кто-то с точно такими же, как и у вас, обстоятельствами.

Ульф посмотрел на Мартина и вздохнул. Мартин, как и большинство собак, практически на сто процентов состоял из преданности. Он жил ради Ульфа; хозяин был его raison d’être, смыслом его существования. А многим ли из нас дано найти в своей жизни такую же, простую и достижимую цель, обусловленную чистой, бескорыстной любовью? Может, и найдется несколько благородных душ, поставивших себе подобную цель, но для нас – для всех остальных – жизнь продолжает оставаться пестрым скопищем случайных прихотей. Любовь к ближним, конечно, тоже где-то присутствует, но ее теснят со всех сторон алчность, и эгоизм, и неоправданные амбиции. Так мы и живем в этом мире, который несовершенен, как нам – в отличие от собак – прекрасно известно.

Китти Варг, колумбийка, жена Бьорна – брата Ульфа – открыла дверь и улыбнулась Ульфу. Пока он до них добирался, зарядил такой ливень, что, преодолев всего несколько метров от такси до их входной двери, он все равно вымок.

– Ты насквозь промок, – сказала Китти, стряхивая капли дождя с его пальто.

– Я не думал, что пойдет дождь, – оправдывался Ульф. – И тут вдруг начало лить, как из ведра.

Он оглянулся через плечо на темнеющее небо, которое тем временем успело приобрести самый мрачный оттенок фиолетового.

– Глобальное потепление, – сказала Китти. – Нас же предупреждали, верно? Говорили нам, говорили. И что, кто-нибудь слушал? Нет, все без толку.

Она жестом пригласила его войти; Ульф вздохнул.

– Никому не нравится, когда им говорят: «Время вышло». Помнишь, как это было в детстве? Приходили взрослые и говорили тебе немедленно прекратить игру, потому что уже пора спать, или мыться, или домашнюю работу делать. Нам это не нравилось тогда