– Мисс Кейт? Господа пришли.

Вдруг, словно по волшебству, мы очутились в спальне Кейт Макклауд.

– Туз, ангел мой!

Она сидела на краю кровати и причесывалась.

– Выпьешь чаю? Перле как раз принесли. Или чего-нибудь покрепче? Нет? Ну, а я выпью. Коринн, налей мне капельку «Вервена». Туз, ты не хочешь представить меня мистеру Джонсу? Мистер Джонс, – пояснила она мадам Апфельдорф, сидевшей в кресле рядом с кроватью, – взялся изгонять дьявола из моего позвоночника.

– Что ж, – сказала мадам Апфельдорф: у нее были прилизанные черные волосы цвета воронова крыла, да и каркала она как ворона, – надеюсь, он не такой садист, как тот япошка, которого подослала мне Мона. Моне я больше не доверяю. Впрочем, раньше тоже не доверяла. Ты не представляешь, что он вытворял! Уложил меня голую на пол, встал ногами мне на шею и принялся гулять туда-сюда по моей спине, чуть ли не сплясал! Какая боль…

– Ах, Перла, – сочувственно произнесла Кейт Макклауд, – что ты знаешь о боли? Я провела неделю в Санкт-Морице и ни разу не встала на лыжи! Вообще не могла выйти из дома – только разок навестила Генни. А остальное время лежала в лежку, глотала успокоительные и молилась. Туз, посмотри, – она протянула ему фотографию в серебряной рамке, стоявшую на прикроватном столике, – это Генни. Правда, он чудо?

– Это сын миссис Макклауд, – пояснил Туз, показывая мне фотографию серьезного щекастого мальчика в шарфе, шубке, меховой шапке и со снежком в руке. Тут я заметил, что все стены комнаты увешаны фотографиями того же ребенка.

– Правда, чудо! Сколько ему лет?

– Пять. То есть будет пять – в апреле. – Она вновь начала расчесываться – точнее, остервенело драть на себе волосы. – Ужасно, нам ни разу не дали побыть вдвоем. Дражайший дядя Фредерик и любимый дядя Отто глаз с него не спускали. Прямо две старые девы! Считали поцелуи и поглядывали на часы, чтобы ровно через час выкинуть меня за дверь. – Она швырнула расческу об стену, и моя Дворняжка испуганно тявкнула. – Он ведь мой сын!

Черная Герцогиня откашлялась – звук был такой, будто ворона полоскала горло.

– Так укради его! – сказала она.

Кейт Макклауд засмеялась и упала на груду подушек «Порто».

– Даже странно. Ты уже вторая, кто дает мне такой совет. – Она закурила. – Знаешь, я ведь соврала. В Санкт-Морице я не только дома сидела. Дважды выходила в свет! Один раз ужинала с шахом, а еще посетила какую-то безумную пирушку, которую Минго устроил в «Королевском клубе». Там я познакомилась с удивительной женщиной…

Мадам Апфельдорф ее перебила:

– А Долорес была?

– Где?

– На вечеринке.

– Ой, там такая толпа собралась… Не помню. А что?

– Ничего. Просто слухи. Кто, говоришь, устраивал вечеринку?

Кейт Макклауд пожала плечами.

– Какой-то грек. Ливанос, скорее всего. А после ужина его высочество выкинул старый фокус: заставил гостей сидеть за столом несколько часов кряду и слушать его пошлые анекдоты. На французском, английском, немецком, персидском… Все так и покатывались со смеху, хотя ни слова не понимали. На Фарах Дибу просто больно было смотреть – она так краснеет…

– Похоже, он совсем не изменился с тех пор, как мы вместе учились в Гштаде. В «Лё Розе».

– Со мной рядом сидел Ниархос, но что с него взять! Он столько коньяка выпил, что хватило бы замариновать носорога. Набычился на меня и говорит: «Смотри мне в глаза». Я бы посмотрела, да он их таращил в разные стороны. «Смотри мне в глаза и отвечай: что ты любишь делать больше всего? Когда ты счастлива?» – «Когда сплю», – говорю. «Когда спишь… Как это грустно. Наспишься еще, впереди тысячи лет вечного сна… А теперь скажу, что люблю я. Охотиться. Убивать. Рыскать в джунглях и стрелять тигров, слонов, львов. Тогда у меня внутри покой и благодать. Тогда я счастлив. Ну, что скажешь?» И я ему честно ответила: «Вот это действительно грустно. Убивать и разрушать – какое ужасное счастье…»

Черная Герцогиня склонила голову, соглашаясь.

– Да, мысли у греков черные. У богатых греков. Они и на людей-то похожи не больше, чем койоты на собак. То есть, койоты похожи на собак, только они не собаки…

Туз ее перебил:

– Кейт, ты ведь тоже любишь охоту! Как же так?

– Мне нравится играть в охоту. Гулять по диким лесам. А в живое существо я стреляла всего один раз, и то в целях самозащиты – это был бурый медведь.

– Еще ты стреляла в человека.

– В ногу! И поделом ему. Он убил белого леопарда.

Вошла Коринн с рюмочкой «Вервена», и я убедился, что Туз прав: ликер действительно был такого же ярко-зеленого оттенка, как глаза Кейт Макклауд.

– Так вот, я начала рассказывать про удивительную женщину, с которой познакомилась на пирушке у Минго. Она подсела ко мне и говорит: «Здравствуй, милочка. Слышу, ты тоже с Юга – как и я. Я родом из Алабамы. Меня зовут Вирджиния Хилл».

– Та самая Вирджиния Хилл? – поразился Туз.

– Да, только я не знала, что она такая известная, пока Минго мне не рассказал. Я о ней никогда не слышала.

– Я тоже, – вставила мадам Апфельдорф. – Кто она такая? Актриса?

– Гангстерская подстилка, – пояснил Туз. – Преступница номер один. ФБР расклеило ее портреты во всех почтовых отделениях Америки. Я читал про нее статью, заголовок звучал так: «Мадонна уголовного мира». За ней охотятся все подряд – не только ФБР, но и бывшие дружки-гангстеры: боятся, что в лапах федералов она запоет соловьем. Когда ее совсем к стенке прижали, она перебралась в Мексику и вышла замуж за австрийца, лыжного инструктора. С тех пор скрывается от преследования между Австрией и Швейцарией. Американцы так и не добились ее экстрадиции.

– Mon Dieu![53] – воскликнула мадам Апфельдорф и перекрестилась.

– Наверное, она живет в постоянном страхе.

– Ничуть! Да, она в отчаянии, возможно, ее посещают мысли о самоубийстве. Однако жизнерадостную маску носит весьма убедительно. Все обнимала меня, тискала и приговаривала: «До чего приятно встретить землячку! В гробу я видала эту Европу – пусть засунут ее себе в зад! Видите мою руку?» Она показала мне гипс и пояснила: «Застала мужа в постели с какой-то кошелкой и сломала ей челюсть. И ему бы сломала, да вот беда – он сиганул в окно! Вы, верно, знаете про мои проблемы на родине, но порой меня так и подмывает плюнуть на все и вернуться, а там будь что будет. Здесь такая же тюрьма…»

Туз спросил:

– А какая она в жизни? Красивая?

Кейт задумалась.

– Не то чтобы красивая… Обаятельная. Эдакая милая официанточка из придорожной забегаловки. Лицо очень приятное, но к нему прилагается двойной подбородок. И я даже представить не могу, сколько весят ее сиськи – килограмма два, не меньше.