Увидев марлевую салфетку, стоящая вокруг бригада побледнела. Доктор быстро выкинула салфетку в таз под столом, отвлекая пациента разговорами.

— Да-да, вижу, в чем проблема, это нитки от швов вас беспокоят. Сейчас я их уберу и думаю, что все будет теперь у вас хорошо, — лепетала она без умолку.

После того случая я перестал ходить к ней на дежурства. Не то чтобы я осудил то, что она не сказала пациенту правду о своей ошибке, но такой непрофессионализм сыграл определенную роль.

Мир эстетической хирургии немного другой, не такой, как вся остальная медицина. В пластике у тебя не пациенты, а клиенты, что накладывает определенный отпечаток на поведение врача, а в большей степени на поведение пациента и степень его нахальства. А я все-таки пришел в медицину с надеждой спасать людей, а не корректировать их недостатки, выплясывая на задних лапках. Но это был мой юношеский максимализм в далекие 20 лет.

Не так давно мне позвонил коллега-рентгенолог с просьбой принять одну старушку без полиса, аргументируя тем, что бабушка старая, живет далеко в деревне, полиса нет, а в больнице была последний раз лет 50 назад, но это его какая-то дальняя родственница. Посмотреть пациента, тем более пожилого, мне никогда несложно, а по просьбе коллеги — вообще святое дело.

Пришла милая бабулечка со своей, видимо, дочкой ко мне уже под конец смены, но я в тот день никуда не торопился, поэтому мог уделить ей достаточно времени. Бабушку мучали постоянные запоры, что в ее почтенном возрасте, в принципе, неудивительно, и мигрирующие боли в животе, что насторожило меня немного больше. Температуры не было, симптомы раздражения брюшины отсутствовали — словом, неясная клиническая картина.

— Смотрите, Тамара Ивановна, я вас понял, но для того, чтобы поставить диагноз и помочь вам, мне надо бы посмотреть для начала на ваш рентген, — сказал я, направив бабулю к коллеге-рентгенологу, который, собственно, за нее и просил.

Через 10 минут у меня зазвонил стационарный телефон.

— Привет, сделал я рентген. Слушай, я, конечно, уже довольно долго работаю и много повидал, но такое в первый раз, иди ко мне, глянешь, — взволнованным голосом затараторил коллега.

— Не пугай меня, что там?

— Приходи, сам глянешь.

Честно говоря, я занервничал. Накинул халат поверх обычной одежды и полетел в рентген-кабинет.

— О, гляди. — И протянул мне еще мокрый рентгеновский снимок.

И правда, такого в своей практике я еще не видел. Аккурат посередине брюшной полости визуализировался зажим. На первый взгляд, Кохера.

— Откуда он там взялся? У нее были оперативные вмешательства? — обратился ко мне коллега.

— Есть рубец от аппендицита — наверное, забыли тогда. Но, правда, она говорила, что аппендикс ее удаляли примерно при Брежневе, а может, и еще при Сталине. Она точно не помнит, — смеясь, ответил я.

— Обалдеть! И она с ним всю жизнь жила? — Коллега все никак не мог перестать удивляться, а я тем временем внимательно рассматривал снимок.

Скорее всего, бабушка действительно всю жизнь прожила с зажимом, который вообще никак не давал о себе знать, но что делать с ним сейчас, было непонятно.

Женщина преклонного возраста, признаков непроходимости на снимке нет, да и боли не ярко выраженные, скорее всего вызванные скопившимися газами в кишечнике. Но в то же время нехорошо, когда в человеке валяется забытый инструмент, даже если он прожил с ним много лет.

Бабушку я направил на госпитализацию в стационар, в котором дежурил, и в срочном порядке вместе с заведующим нашего отделения мы прооперировали бабулю. Достать инструмент у нас получилось довольно быстро, уж очень удачно он расположился между петлями кишечника. Через пять дней мы выписали бабушку из стационара, и, я надеюсь, она до сих пор живет счастливо. А инструмент отправился удивлять коллег в «музей инородных тел» — так сказать, в личную коллекцию заведующего нашего отделения.

Если в США или Канаде врач — это человек, который может позволить купить себе новенький «Порш» или «Теслу», то врач в России — это бедный, уставший, загнанный человек в белом халате, скромно отдыхающий в каком-нибудь старом отеле Египта раз в пару лет или вообще по-студенчески с палатками в Крыму.

Но, как ни странно, врачи тоже люди, и у них есть жены, которые уходят в декрет и временно не работают, и иногда у врачей заводятся даже дети, которых надо кормить, одевать, учить — словом, тратить на них уйму денег. Поэтому высокая моральная миссия врача спасать человеческие жизни — это прелестно, но на зарплату 20 тысяч рублей очень сложно спасать жизни, не угробив при этом свою.

Когда я учился в интернатуре — к слову, учился я там на контрактной основе, — я не то что не зарабатывал денег, я еще и платил за то, чтобы меня учили. Короче говоря, времена для моего кармана были крайне тяжелыми, но я был полон энтузиазма и рвения, плюс, надо отдать должное, меня действительно учили, давая возможность приобретать специальность. В конце интернатуры я посчитал, что за год я сделал 10 аппендэктомий, четыре холецистэктомии, вскрыл множество абсцессов, выполнил одну ампутацию бедра и пять ампутаций пальцев — очень даже престижное резюме для молодого хирурга. Но с шикарного хирургического «стола» мне перепадало крайне мало, в лучшем случае «на кофе», но и на том спасибо.

Весеннее дежурство было в самом разгаре, я улегся на диван в надежде, что смогу полежать на нем хотя бы полчаса, и под монотонный шум телевизора начал дремать, но мои мечты о спокойном ничегонеделанье прервал телефонный звонок. Звонила, на удивление, не приемное, а хорошая знакомая, с который мы дружили уже много лет, иногда разбавляя наши беседы легким флитром.

— Алло, Рустам, привет, ты на работе? — Девушка затараторила очень быстро. Голос был встревоженным.

— Привет, да, на работе. Что случилось? — ответил я, понимая, что просто так друзьям-хирургам с такими озабоченными голосами не звонят.

— Слушай, тут такое дело. У меня молодой человек из Великобритании приехал ко мне в Питер, но вчера ему резко стало плохо. Рвет, тошнит, болит живот, и, кажется, у него температура, у нас дома нет градусника. Может, ты его посмотришь? Пожалуйста… — буквально взмолилась девушка.

— Конечно, посмотрю. Записывай адрес.

Я продиктовал ей адрес и рухнул головой на подушку, прикидывая, что у меня приблизительно есть еще минут 30 спокойного лежания, если никто срочно не начнет умирать. И я погрузился в спасительную дрему…

Из царства Морфея меня быстро вернул звонок уже из приемного отделения. Я ответил, что спускаюсь, и начал стягивать себя с дивана.