но осёкся и спросил с подозрением: – А откуда ты знаешь, что я командир?

Однако трое уже утонули в ночи, волоча странные ворота с таким упорством, как будто выносили из боя раненого товарища.

– Зачем же вы их тащите? – крикнул им вслед отец Леонид, к которому вернулся дар речи.

Но ему никто не ответил. Ночь была полна изумительных тайн, и отец Леонид понял, что всё сущее является для него знаком.

Старший лейтенант Коньков затянулся, вдохнул и его сигарета описала в темноте светящийся полукруг.

– Вероятно, таковы их жизненные обстоятельства, – философски сказал он.

Ворота уносились прочь, но отец Леонид точно понял, что он близок к разгадке.

– И страну нашу вынесут! – в ужасе выдохнул он.

– Тише ты! – испугался Коньков, хватая его за локоть. – Пошли внутрь. Здесь слишком свежий воздух.

Обращение Леонида

В ресторане продолжалось беспечное веселье.

Их ожидал затуманившийся от ледяной водки графин, и легкокрылый официант летел к ним с шашлыками, прикрытыми, как фатой, белыми кружевами лука.

За соседним столиком подвыпившая дама спросила вечного городского юношу:

– Милый, отчего у меня иногда бывает такое чувство, как будто меня укусил лев?

– Это нервы, Верочка. Попробуй лучше фуа-гра, – сказал вечный юноша, равнодушно целуя ей руку.

– Я уже обожралась, – откровенно заметила дама.

Отцу Леониду показалось, что кто-то очень хитрый делает окружающее бессмысленным, и он водил испытующим взором по ресторану, выискивая врага. Постепенно ему стало ясно, что люди вокруг являются такими же жертвами обмана, как и он сам. На сцене снова завыл дурными голосами ансамбль, однако даже похабный резиновый парниша, как и остальные, был всего лишь жертвой.

И укушенная львом дама, и Коньков с Антошей, и другие гости, и конферансье, и оперный магнат Менетек Казбеков – все они барахтались в ловко расставленных кем-то сетях, все были людьми, неумело суетящимися в поисках счастья, но только напрасно проживающими свои коротенькие жизни. Всех их ждала смерть, но даже она не показалась отцу Леониду злой. Смерть была усталой и скромной, похожей на старушку уборщицу, спокойно ожидающую, когда закончится шум и гам, чтобы привести всё в порядок.

Вдруг среди множества лиц и взглядов тяжёлый нечеловеческий взгляд обморозил обнажившуюся душу отца Леонида.

На него пялились холодные рыбьи глаза, тонкие острые кости целились в его грудь, и он увидел, как по недоеденному боку, словно кровавая рана, тянется сделанная из паприки надпись.

Надпись гласила: «МЕНЕТЕКЕЛПАРЕС», а рядом на блюде валялся отрубленный хвост с оставшимися буквами «ОВИЧ». Всё вместе это означало, конечно, Менетек Елпаресович, то есть хозяин ресторана Менетек Елпаресович Казбеков, но отец Леонид с трепетом понял, что первая, неотрубленная часть надписи означает знаменитое «МЕНЕ ТЕКЕЛ ПАРЕС» – ужасные слова, выведенные рукой ангела во время последнего пира вавилонского царя Валтасара, вскоре после которого Вавилон был захвачен врагами, а сам Валтасар убит.

– Погибла страна! – горестно выдохнул отец Леонид, попытавшись схватить себя за голову, но бдительный старший лейтенант Коньков мгновенно перехватил его руку.

– Молчи! – зашипел он, озираясь, не услышал ли кто.

Но веселящиеся были слишком увлечены своими праздниками.

Что-то ёкнуло в мозгу у отца Леонида, он сделался страшен и начал приподниматься из-за стола, не обращая внимания на вцепившегося в него бледного Конькова.

– Изыди, пустота между костями! – пробасил отец Леонид, указуя на страшную рыбу.

Коньков всё шипел и тянул его за полу пиджака.

Алкоголь и желание отринуть мировое зло принудили отца Леонида к действиям. Он почувствовал себя омерзительно богатым и решил раздать состояние нищим, чтобы начать новую, правильную жизнь. Ближайшим нищим ему показался пробегающий мимо официант, которому он попытался отдать всю свою наличность, но Коньков с Антошей не позволили ему этого сделать и выпихнули его из ресторана на улицу.

Коньков остался его сторожить, а ставший неприлично смешливым Антоша побежал за угол, чтобы изловить такси.

Отец Леонид не запомнил, как его посадили в машину и как он доехал домой.

Мама

Придя домой, он долго пил чай на кухне, поглядывая на плотно занавешенное окно и тяжело вздыхая. Мама уже легла спать, он старался её не будить и осторожно, чтобы не звякать, размешивал сахар фамильной серебряной ложечкой. Ему всё-таки хотелось, чтобы мама сама проснулась, чтобы она вошла в кухню, щурясь от света, спросила бы у него, как прошёл день, и пошутила бы, сказав, что если он будет пить много чая на ночь, то у него в животе обязательно заведутся лягушки.

Но мама не вышла, и он отправился спать и ворочался в полудрёме, морщась и скребя бороду, и даже пробовал моргать зажмуренными глазами, чтобы прогнать видения, от которых ему было холодно. Ему грезился рыбий скелет, пытающийся увеличиться для того, чтобы заключить целую Вселенную между своими рёбрами. «Неужели и я умру?» – подумал он. Для чего-то он захотел увидеть свою правую руку, но во сне это оказалось неожиданно трудно сделать. Зато он увидел множество людей – лёгких, как осенние листья. Миллиарды листьев носились по ночному небу, кружились и покорно падали, покрывая землю слоями. «Зачем?» – хотел закричать отец Леонид, но голос его не послушался, и он только и смог, что возмущённо застонать. Тогда наконец проснулась его старенькая мама и подошла к нему, чтобы поправить его одеяло, и отец Леонид успокоился, видя, как мерзкий рыбий скелет постепенно тает среди звёзд.

Глава 15

…Планета зла не однородна,

Как многим кажется, свободно

Парящим над

Планетой зла, планетой зла.

Завистник ты или бездельник —

Ты разным духам собеседник

Планеты зла, планеты зла.

В уютном тихом ресторане

Здесь вам пластиночку поставят

Доброзло, злодобро, трень-брень.

Кабинет полковника Литвинова

Григорий Илларионович Литвинов ценил уют и обставил свой кабинет добытой с большим трудом мебелью, располагающей скорее к лени, чем к работе. Посреди комнаты, словно крепость, возвышался стол, за ним стояло кожаное кресло с пузырчатыми боками и высокими подлокотниками, позади кресла целую стену занимал диван с бархатными подушечками. Когда Григорий Илларионович запирал дверь, он иногда бросался на этот диван лицом вниз и вжимался в его угол, туда, где спинка сходилась с основанием, чтобы помечтать о покое и безопасности.

Григорий Илларионович сидел в своём кресле, стараясь сосредоточиться. На столе лежал приказ о назначении Наины Генриховны Преображенской-Шульц комендантом гарнизона. Он исполнял обязанности коменданта вот уже несколько лет и всё это время не то чтобы надеялся, но и не исключал возможности повышения.