скандалом, но интуиция подсказывала ему, что в перспективе он проиграет.

«КГБ ещё вернётся, – размышлял он, – не через пять лет, так через десять. И тогда они вспомнят предателей. Даже не со зла вспомнят, чего уж там, дело житейское, а для бодрости».

В результате Лаков остался на службе, но на работу махнул рукой и спускал по инстанциям такие дикие приказы, что все только диву давались. Он думал, что большого вреда от его безобразий уже не будет. По-своему он, можно сказать, вёл себя честно, давая понять тем из своих подчинённых, кто ещё мог соображать, что всё катится к чёртовой бабушке.

Среди дурацких поручений, доставшихся старшему лейтенанту Конькову, было, например, такое. Несколько рабочих завода электрических агрегатов, у которых от увлечения политикой и всяческих слухов поехала крыша, написали коллективное письмо, и не куда-нибудь, а в Центральное разведывательное управление Соединённых Штатов Америки и, нимало не сомневаясь, отнесли его на почту. Самая интересная часть письма содержала следующее: «…Говорят, вы нас тайно завоевали и теперь управляете нами. Понимаем, что у вас, конечно, сейчас много хлопот – и своей страной управлять, да ещё нашей. Неловко вас беспокоить, но как быть с подлецом Аннушкиным, который ворует станки и превращает завод в свой личный кооператив? Этот самый Аннушкин ругает Америку и изгыдил у нас на заводе последнюю демократию…»

– Что такое «изгыдил»? Почему я должен заниматься такой чепухой? – ошалело спрашивал себя старший лейтенант Коньков, перечитывая письмо. Ему хотелось его разорвать, но, подчиняясь приказу генерала Лакова, пришлось ехать на завод и проводить там разъяснительную беседу. Написавших письмо в большинстве своём хмурых мужиков собрали вместе и заставили каяться. На Конькова, который расхаживал перед ними и строго объяснял, что Советский Союз никто не завоёвывал, они глядели с подозрением и, похоже, ему не верили.

Потом Конькову поручили завербовать кого-нибудь в клубе «Шалом и здравствуйте!» с тем, чтобы завести парочку новых агентов в Израиле. И это несмотря на то, что вербовка агентов для работы за границей вообще не относилась к компетенции его отдела.

Не желая отправляться в клуб самому, Коньков отправил туда Вову Понятых.

Понятых было приказано разыскать Сашу Перельштейна и передать ему запечатанный конверт с компрометирующими его фотографиями.

Искушение Александра

Когда Вова пришёл в клуб, он поразился царящему там беспорядку. Коридор был заставлен свёртками, вёдрами и банками с краской. Маляр в сделанной из газеты пилотке, насвистывая, красил дверь. Увидев Понятых, он ему подмигнул. Трое мужчин, стоявших в сторонке, приглушёнными голосами обсуждали что-то, наклоняясь друг к другу и зыркая глазами по сторонам.

– Где Перельштейна найти? – спросил их Вова.

Один из мужчин оглядел его сверху донизу и сказал, ещё больше понизив голос:

– Слушай, зачем тебе Перельштейн? У меня есть вагон с сахаром.

– Мне одного вагона мало, – пошутил Вова.

– Но у меня только один, – огорчённо сказал мужчина.

Вова усмехнулся, собираясь уходить.

Мужчина крикнул ему вдогонку:

– Послушай, это кубинский сахар!

Но Вова, махнув рукой, пошёл дальше по коридору.

Прямо на потрескавшемся кафельном полу были разложены куски ватмана, на которых рыжая веснушчатая девушка рисовала множество шестиугольных звёздочек.

– Где тут у вас Перельштейн преподаёт? – спросил её Вова.

– Шама, – девушка махнула в сторону аудитории в глубине коридора.

Он тихонько вошёл и уселся на задней парте, разглядывая Сашу Перельштейна, фотографию которого ему показали утром.

Саша успел немного поправиться, и его восторженный прежде взгляд начал приобретать солидное благообразие. Он теперь пользовался авторитетом в клубе, считался специалистом по семейным делам, и даже серьёзные люди с ним консультировались.

Саша зачитывал легендарную историю об известном раве Майере Борисоглебском – основателе династии раввинов, из которой происходил Зяблик-Школьник.

– …Бедный человек пришёл к нему и сказал: «Ребе, у меня умерла последняя курица, и я не знаю, как справлять Пасху». Ребе ответил: «Закопай курицу в огороде». Перед Пасхой курица ожила, пришла к бедному человеку, и его семья сделала себе праздничный ужин. Тогда бедный человек опять закопал её кости в огороде. На следующий вечер курица снова ожила и постучала клювом в дом бедного человека. Повторялось так все пасхальные дни. Когда пасхальные дни окончились, курица перестала оживать. И рав Майер Борисоглебский сказал на это: «Удивимся не тому, что курица оживала, а тому, что грехи нашего поколения столь велики, что она перестала оживать…»

Вове эта история показалась забавной. Курица-зомби, стучащая клювом в дверь, напомнила ему об уменьшенной статуе Командора.

Когда занятие окончилось, он подошёл к Саше.

– Вы ко мне? – важно спросил Саша, хотя было совершенно понятно, что Вова пришёл именно к нему.

– Вот, просили передать, – сказал Вова, положив на стол запечатанный конверт.

Саша повертел конверт в руках.

– Что это у нас? – спросил он.

Вова хмыкнул.

– Это у нас конверт. Откройте, когда никого рядом не будет, – посоветовал он.

Выполнив поручение, он вышел на улицу.

У входа в клуб собрался небольшой стихийный митинг.

– Бог в помощь, братья и сёстры! – обратился к толпе молодой человек с пушистой бородкой, делая поясной поклон. – Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

– Святого, – поправили молодого человека из толпы.

– Святаго, – снисходительно улыбнулся молодой человек.

– Ты говори, сынок, говори, – поддержала его старушка.

«Это же Костик!» – удивился Вова.

И точно, перед ним собственной персоной стоял один из пары дифракторов, которых Константин Сергеевич использовал для полёта из Петькиной квартиры. Оба уличных охламона – Санёк и Костик – были перепрограммированы Константином Сергеевичем на трезвенность, патриотизм и любовь к отечественной литературе.

Теперь Костик выглядел опрятнее.

– По благости своей Бог посылает нам испытание, – окая, сообщил он. – Грядёт в дымах и пламени мировая ядерная война.

– Типун тебе на язык! – сказала старушка. – Я думала, ты что-то умное скажешь.

– Неужто убоимся? – баском вопросил Костик. – Неужто уклонимся от промыслительного научения? Да не будет! Война потребует от нас всех усилий наших.

Костик махнул рукой в сторону клуба «Шалом и здравствуйте!».

– Вот они – инженеры, деляги, врачи. У станка не работают, – сказал он. – С позволения сказать, интеллигенты. Полыхнёт на них гнев народный!

Понятых остановился послушать. Быть узнанным он не опасался, поскольку благодаря внушению Константина Сергеевича Костик не должен был помнить ничего из того, что с ним произошло в Петькиной квартире. Понятых огляделся в поисках Санька, но его не увидел.

– Клуб свой открыли, – сердился Костик. – Шалом и до свидания! Нечего им здесь делать. Хотя я лично, как православный христианин, к этому проклятому племени ненависти не испытываю, несмотря даже на все их богохульные мерзости.

– И я не испытываю, – поддержал Костика