– Добрый день, мистер Стайлз. – Увидев меня, он улыбнулся и кивнул: – Как поживаешь, Дилан?..

Я окончательно растерялся.

– Благодарю, сэр. Хорошо…

Папа кивнул куда-то за спину мистера Стива.

– Я хотел бы заплатить все, что осталось.

Мистер Стив кивнул, улыбнулся мне еще раз, потом снова повернулся к Папе:

– Да уж, сэр… Я зарезервировал эту штуку за вами восемь месяцев назад. Довольно долгий срок для рассрочки, но…

Не договорив, он обернулся и, сняв со стены мечту моей жизни – малокалиберный «винчестер» 69-й модели! – положил на прилавок перед Папой.

Я почувствовал, как мои глаза вылезают из орбит и становятся огромными, как шары для боулинга.

Папа тем временем достал из бумажника двадцатку и протянул мистеру Стиву. Тот нажал несколько клавиш медного кассового аппарата, крутанул ручку (аппарат отозвался мелодичным звоном) и отступил на шаг назад, когда из его основания выскочил подпружиненный ящичек, разделенный на несколько отсеков. Мистер Стив достал оттуда бумажный доллар, потом взял в руки винтовку, открыл затвор, показывая, что она не заряжена, и протянул Папе, который, в свою очередь, передернул затвор.

– Вам нужна коробка? – спросил мистер Стив.

Папа покачал головой.

– Нет. – Тут он посмотрел на меня и почти улыбнулся. – Все равно она долго не проживет, да и ехать нам недалеко.

По-прежнему держа винтовку стволом вниз, Папа взвесил ее в руке, потом взял меня за запястье, и мы вместе пошли к выходу.

На улице Папа усадил меня на пассажирское сиденье, а винтовку положил рядом, так что она упиралась дулом в коврик на полу. Мое сердце билось так сильно, что по временам мне начинало казаться, что оно вот-вот лопнет. Обойдя машину спереди, Папа сел за руль, запустил мотор и, достав из заднего кармана белоснежный носовой платок, вытер блестящий от пота лоб. Аккуратно сложив платок, он убрал его на место и повернулся ко мне. Его лицо снова стало серьезным.

Я сглотнул, посмотрел на блестевший коричневым лаком приклад винтовки и сглотнул еще раз. В моей душе вспыхнула робкая надежда, но надеяться по-настоящему я еще не решался. У меня не было ни малейших сомнений, что Папа собирается повесить винтовку на стену на ближайшие два года, чтобы она каждый день напоминала мне о моем проступке. Честное индейское, я предпочел бы порку!

– Папа?..

Он покачал головой и опустил руку мне на плечо. Несколько мучительных мгновений он о чем-то размышлял, потом сказал твердым голосом:

– Да, сынок, сегодня ты совершил серьезный проступок, но… в твоем возрасте я делал то же самое.

Я едва не улыбнулся, но вовремя передумал. Мне казалось, что гроза еще не миновала, и я не хотел вызывать на свою голову лишние громы и молнии. И не только на голову.

Папа немного помолчал и добавил, понизив голос:

– Наверное, тебя следовало бы сурово наказать… Я знаю, что должен был тебя наказать, но мне не хотелось сломить твой мальчишеский дух. А это… это такая вещь, которая дорогого стоит. Мальчишка, который не шалит, – что может быть противоестественней?.. – Папа глубоко вздохнул. – В общем, настала пора сделать из мальчишки мужчину…

Вечером мы на протяжении нескольких часов палили по жестянкам у реки, расстреляв полную коробку патронов – все пятьдесят штук. После этого Папа повел меня в кухню и положил новенькую винтовку, от которой чудесно пахло порохом, на стол перед собой. Усадив меня напротив, он огласил правила или, точнее, Закон. В его голосе было что-то такое, что я без всяких слов понял: стоит мне его нарушить, и он отберет винтовку и не отдаст никогда или, во всяком случае, никогда, пока я буду жить в этом доме.

– Запомни навсегда, сынок: никогда не входи в дом с заряженным ружьем.

– Да, сэр.

– Никогда не направляй его на людей или в стороны – только в потолок или в пол. И никогда ни во что не целься просто так – только в мишень, да и то если ты твердо решил спустить курок.

– Я понимаю, сэр.

– Когда стреляешь по мишени, думай о том, что́ находится за ней и во что ты можешь попасть, если промахнешься.

Все это я слышал не меньше сотни раз, но перебивать Папу не собирался.

– Хорошо, сэр.

Он откинулся на спинку стула, похлопал ладонью по прикладу, потом снова подался вперед, приблизив свое лицо к моему, насколько позволял разделявший на стол.

– Всегда обращайся с ружьем так, словно оно заряжено, пусть даже ты точно знаешь, что в патроннике нет патрона.

– Конечно, сэр.

Помимо пороха, в кухне замечательно пахло растворителем порохового нагара, ружейным маслом и ментолом – Папе очень нравился мятный бальзам для губ «Викс», и он постоянно им пользовался. Сейчас он окунул латунный ершик в растворитель и просунул его в ствол, разрыхляя и удаляя нагар. Потом настал черед масла – Папа аккуратно смачивал им намотанные на шомпол кусочки ветоши и чистил ствол изнутри до тех пор, пока на белой ткани не перестали появляться серые следы. Затем он вычистил и смазал затвор, наружную поверхность ствола, ударно-спусковой механизм и приклад, а под конец вытер винтовку насухо, чтобы она не скользила в руках. Когда Папа закончил, «винчестер» лежал на столе вычищенный, смазанный – и незаряженный. Та самая вещь, о которой я грезил дни и ночи напролет, та самая вещь, которая наполняла мои мечты героическими поступками и великими свершениями, лежала передо мной как мертвый человек, которого мы видели в морге.

Папа снова наклонился вперед.

– Теперь ты понимаешь?..

– Да, сэр.

Он немного помолчал, тщательно подбирая слова.

– Сама по себе винтовка совершенно безвредна. Она не убьет и муху. Опасной ее можешь сделать только ты. – Он ласково взял меня за руку и заставил положить ладонь на приклад. – Вот что я хотел тебе сказать…

– Я… я понимаю, сэр.

– Ты ее боишься?

Я кивнул.

Папа усадил меня к себе на колени, прижал к себе обеими руками, и я понял, что именно это было нужно мне больше всего на свете.

– Бояться не надо – надо просто относиться к ней с уважением. – Он улыбнулся. – И тогда ты проживешь столько же, сколько и я, а может, и дольше.

Когда спустя какое-то время я готовился ко сну, окружающий мир казался мне куда больше, чем он был утром, когда я проснулся. Как у нас было заведено, мы втроем сидели на передней веранде, слушая песни козодоя где-то в листве. Бабушка и Папа тихонько покачивались на качелях, я растянулся на верхней ступеньке крыльца.

– Папа?.. – позвал я, принюхиваясь к ароматному дыму его трубки, который плыл в неподвижном воздухе, понемногу впитываясь в старые столбики перил.

– Что?..