Архаров пожурил слегка своих розыскников, едва скрывая зависть к успехам питерцев.

Видя и понимая состояние Архарова, Иван поблагодарил москвичей за содействие, намекнул, что непременно доложит об этом «там», и тут же попросил помощи — нужны были судебные следователи и вся отлаженная полицейская машина, — всё-таки задержанных было много. Польщённый просьбой, Архаров не скрывал удовольствия: ещё бы — ведь на всех бумагах будут стоять подписи его служителей и печати его ведомства!

Долго тянулись допросы преступников. А в том, что они преступники, не сомневался никто, ведь улики налицо — тот же станок печатный, специальная бумага, краска, отпечатанные фальшивые ассигнации, да и сам побег — с дерзким нападением двух сообщников с топорами — свидетельствовал не в пользу обвиняемых.

Иван с Андреем, как лица заинтересованные, присутствовали на допросах. Как быстро выяснилось, поймали не всех, часть сбытчиков и мелких сошек находились в это время в других городах, и обер-полицмейстер распорядился сделать в доме главаря засаду и задерживать всех, кто войдёт в дом.

Пока велись допросы, таким путём удалось задержать ещё двоих. Шайка оказалась довольно многочисленной. Когда основная часть работы осталась позади и надобность в розыскниках отпала, Иван заявил вечером на постоялом дворе Андрею:

— Уезжать надобно. Дело своё мы сделали на совесть, доложить императрице не зазорно будет. А дальше — не наше дело, пусть суд решает. А пуще всего — деньги казённые на исходе. Не просить же у Архарова взаймы — стыдно. Вот кучер наш, Антон, пообещал сани у знакомого взять, а в залог пролётку нашу оставить. Как решит вопрос с санями, так и тронемся в обратный путь.

Андрей согласно кивнул. При упоминании Петербурга у него приятно потеплело в груди — он вспомнил Василису, её чувственные, подрагивающие губы, колыхание тугих грудей, смущённый взгляд, с трудом скрывающий желание прервать затянувшееся девичество.

Однако ни завтра, ни послезавтра выехать не удалось…

Следующим днём, 9 января, когда розыскники заявились к обер-полицмейстеру за бумагами да попрощаться, он удивился.

— Бумаги-то все готовы, лежат в канцелярии. Только неужто вы не останетесь посмотреть завтра на казнь возмутителя государственного порядка, атамана разбойных голодранцев Емельки Пугачёва со товарищи? Эдакого самозванца, посягнувшего на сам трон государыни, кровавого злодея поймали, осудили. Будет о чём в столице рассказать.

Архаров явно хотел, чтобы о казни Пугачёва императрица услышала из первых уст, от очевидца, а не из строк казённого послания. Пришлось согласиться, тем более оба были не прочь поглядеть на знаменитого смутьяна, разговоры о коем и его разгулах на волжских землях ходили давно. Лицезреть последние минуты жизни безумца, отважившегося бросить вызов государственной машине, — кто же откажется?

— Ну вот и славненько, — потёр руки Архаров. — Милости прошу завтра с утра на площадь на Болоте. Редкостное зрелище, скажу я вам, не пожалеете!

Когда вышли из департамента, Иван обронил:

— На казнь приглашал, как на именины. Сколько я экзекуций уже видел — не счесть. Емельку только вот поглядеть охота.

— И мне тоже, Иван Трофимович.

Утром побрились, прихорошились и отправились на Болотную площадь. Дорогу можно было и не спрашивать, народ валил толпами, как на ярмарку.

Место казни было недалеко от Каменного моста. Площадь была оцеплена каре из пехотных полков.

В центр оцепления, ближе к месту казни, пропускали только дворян и государевых служащих. Остальной народ — «подлое сословие» — толпился поодаль. Иван с Андреем прошли внутрь каре безвозбранно.

Посредине площади возвышался высокий — в четыре аршина высотой — обшитый тёсом эшафот. Посредине помоста возвышался столб с воздетым на него колесом; в центре колеса, на ступице, торчала острая спица. Вокруг эшафота, на удалении двадцати саженей, стояли виселицы для ближайших помощников Пугачёва.

Стояли долго, даже замёрзли немного, но никто не роптал. Кругом царило тихое возбуждение — люди обсуждали происходящее, терпеливо ожидая начала возмездия.

Вдруг народ на площади загудел, заволновался. Появился отряд гусар, перед которыми расступалась народная толпа. В пехотном полку образовался проход.

За гусарами ехали высокие сани. Народ вскричал:

— Емелька! Пугачёва везут! — В санях сидел Пугачёв, напротив него — духовник и секретарь тайной экспедиции. За санями ехал отряд конников, за ними — сани с подвижниками Пугачёва. Замыкал колонну отряд гусар. При проезде саней с Пугачёвым народ снимал шапки и крестился. Слышались женские всхлипы.

Сани остановились у эшафота. Пугачёва подхватили под руки и вытащили из саней. Был он роста среднего, лет сорока, смугл лицом, нос круглый, картошкой, волосы на голове и бороде чёрные как смоль.

Подъехали сани с помощниками Пугачёва.

Атаман взошёл на эшафот с близким ему Перфильевым — мужиком огромного роста, сутулым и рябым, довольно свирепой внешности.

— Экая образина, — процедил кто-то из дворян.

Судейский чиновник, взошедший на эшафот после них, зачитал манифест судейских.

Суд постановил: за вины многие Пугачёва четвертовать. Голову воткнуть на кол, части тела развезти по четырём частям города, положить их на колёса и сжечь.

Пугачёв выслушал манифест спокойно. Поклонился на четыре стороны.

— Прости, народ православный, отпусти мне, в чём я согрубил перед тобою, прости, народ православный.

Палачи — числом шестеро — сорвали с Пугачёва белый овчинный тулуп, разорвали рукава шёлкового малинового полукафтана, толкнули к плахе. Пугачёв опрокинулся навзничь, мелькнул топор палача, и вмиг окровавленная голова его уже висела в воздухе, поднятая за волосы палачом.

Среди народной толпы раздался вздох ужаса. А меж дворян послышалось роптание.

— Не иначе палача подкупили! Уж больно лёгкая смерть для злодея! Сначала должно быть отсечение рук и ног!

Один из палачей водрузил на острую спицу на колесе голову Пугачёва, топор сверкнул ещё несколько раз, от тела Пугачёва отсекли руки и ноги, сбросили их в сани. Тело водрузили на колесо, на столб. Народ в отдалении завыл.

А вот Перфильева казнили, как положено.

Народ стенал и плакал. Иначе вела себя знать: стоявшие близ эшафота дворяне и чиновники, похоже, были не вполне удовлетворены кровавым зрелищем: кто был мрачен, кто злорадно скалил зубы: «Пожёстче надо с простолюдинами, в узде их держать!»

Сподвижников атамана — тех, кто помельче, повесили на виселицах. Поскольку все замёрзли, а главное действо уже осталось позади, дворяне и чиновники потянулись с Болотной площади. Пошли и Иван с Андреем на постоялый двор — молча и понуро.

Через день, 12 января, останки Пугачёва и сподвижников его сожгли вместе с эшафотом и санями, на которых их везли на казнь. Несмотря на то, что всё делалось прилюдно, потом много слухов ходило по Москве — в основном среди «подлого сословия», что-де Пугачёв жив, а казнили не его, а человека похожего. Но все, кто видел казнь, помалкивали.