Завтрак – к слову, один из самых сытных за всё время, что мы живём на маяке – проходит в полном молчании, опять же, впервые. Я всё жду, когда же он заметит у Цыпы кольцо, и как на это отреагирует – может, уже всё и выясним, наконец, и будут они с Цыпой, как пара, спать наверху, а я внизу, и все будут довольны – но он ничегошеньки не замечает, молча жуёт, а когда заканчиваю есть и я, внезапно спрашивает:

– Можешь спуститься вниз? – это первые его обращённые ко мне слова вот уже за… не знаю сколько дней.

Цыпа мгновенно распрямляет спину и натягивается, как струна.

– Зачем? – вяло интересуюсь я и даже не смотрю в его сторону.

Во-первых, не имею сил, да и не хочу встречаться с его взглядом, а во-вторых, все последние дни как-то вытерли важность его фигуры в моей жизни. Я уже успела перестать отождествлять себя с ним и бросаться громкими, но при этом дешёвыми словами вроде «я принадлежу ему, а он мне», «мой человек», и самое главное просто «мой». Нет ничего моего в этом мире. Да и сама я тут временно, как, впрочем, и все остальные. Нельзя ни к чему привыкать и привязываться, всё меняется слишком быстро, и слишком много сил уходит на то, чтобы осознать и принять эти перемены. Нерационально много.

Самый правильный, самый мудрый в этом плане человек – Рэйчел. Даже секс – самое интимное, как я думала раньше, что случается между двумя людьми, воспринимался ею не с большей важностью, чем чистка зубов, например. Ей было наплевать, кому улыбается Леннон, хоть он и провёл ночь с ней, потому что эта ночь, как и сам Леннон, для неё ничего не значили. Она ни к кому не привязывалась и никому не позволяла привязываться к себе. Стоило мне начать считать её подругой, как она говорила или выкидывала что-нибудь такое, что снова отодвигало её в моих глазах подальше. Но она всегда была настоящей, в отличие от Цыпы и Альфы, и тем подкупала, притягивала.

– Куда мы идём? – интересуюсь я.

– Увидишь.

– Ты хочешь меня убить подальше от свидетелей?

– Зачем мне это?

– Не знаю. Я давно уже потерялась и запуталась в попытках понять, что происходит, почему происходит, с кем и когда.

– Я бы обиделся на твоё недоверие, даже если это была шутка, но сегодня у меня слишком хорошее для этого настроение.

– С чего вдруг?

– Нашёл кое-что.

– Что-то нужное?

– Очень.

– Что-то важное?

– Безумно.

– Что-то, что обрадует и меня?

– Я в этом уверен.

Он берёт меня за руку впервые даже не за сегодня, а за слишком долгое, практически уже бесконечное время, и помогает спускаться по камням, пробираться сквозь узкие тоннели между гигантских валунов. И когда на нашем пути предстаёт заводь, которую в принципе можно было бы и обойти, он вдруг хватает меня на руки и переносит на другой берег. Я, конечно, млею, стараясь не теряться и не выглядеть сконфуженной, но что греха таить, всё это застигло меня врасплох.

– Вот оно, – сообщает он внезапно.

Это закуток среди валунов – маленькая бухта, где нет камней, а вместо них волна намыла вытертый в крошку ракушечник. Он настолько ослепительно белый, что кажется, будто бы солнца здесь больше, чем во всём остальном мире, и это единственное место, где оно всё ещё способно кого-то согревать.

– Боже… – само собой вырывается у меня.

Я щурюсь и улыбаюсь и от тепла, от того, как тут не столько красиво, сколько уютно. И всё передо мной вдруг почему-то начинает расплываться, растекаться разводами.

– Ты чего? – тихонько спрашивают у меня.

– Ничего. Просто мои глаза всё ещё чувствительны к свету.

– Поэтому слёзы?

– Слёзы и «слезятся» – это разные вещи! – напоминаю.

– Конечно. Принципиально разные, – сразу же соглашаются со мной. – Вроде бы и одно и то же, а разница грандиозна. Вот…

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на это «вот» и обнаруживаю прямо перед собой его раскрытую ладонь, а в ней ягоды.

– Откуда? – спрашиваю шёпотом, потому что не уверена в том, что малина в его руке не моя иллюзия.

Он кивает на камень позади себя. На камне в нескольких зелёных листьях, сплетённых в корзинку, лежат ещё ягоды.

– Откуда?

– Из леса, конечно.

– Разве в лесу сейчас есть малина? – всё ещё не верится мне.

– Есть, – кивает он и улыбается. – Не должна, вроде бы, но почему-то нашлась. Правда, очень мало.

Я кладу в рот одну ягоду, прижимаю её языком, и когда сладко-кислый сок наполняет красками всю меня, глаза сами собой зажмуриваются от удовольствия. Это лакомство и летом не часто попадалось, а осенью…

– Ты нашёл куст, который сошёл с ума? – спрашиваю его.

– Похоже на то. Два таких куста, вообще-то.

Примерно на третьей ягоде мне приходит не то что бы мысль, а, скорее, чувство, что я делаю что-то не то. Совесть подсказывает, что надо бы поделиться.

Обеими ладонями я сгребаю ягоды вместе с листьями и поворачиваюсь к Альфе. Он уже опустился на ракушечный островок и расслабленно сидит, свесив с колен руки. Его футболка и куртка аккуратно сложены рядом. Пожалуй, я съела больше ягод, чем три, раз уж он успел так досконально раздеться.

– А ты? – спрашиваю. – Почему не ешь?

– Уже наелся. Не беспокойся обо мне.

Он улыбается так ласково и так спокойно, что у меня вдруг начинает кружиться голова. Не сон ли это? После всех последних дней его почти полного отсутствия в прямом и переносном смысле, это внезапное появление солнца из-за туч кажется чем-то сюрреалистичным, похожим на ванильное сновидение.

– Можно на обратном пути снова туда зайдём…

– Можно. Но там уже ничего нет. К сожалению.

– А вдруг ты что-то пропустил?

– Думаешь?

– Так бывает. Кажется, что вот всё уже нашёл и собрал, и тут вдруг раз, и самая красивая выглядывает из-под листа.

– Ну, раз так, зайдём, конечно.

Ягоды кажутся мне неестественно вкусными, словно бы летом они не были такими сладкими и сочными. В них, наверное, уйма витаминов, а вся эта порция, вероятно, страшно полезна. И тут мой мозг предательски выдвигает на