Именно в Болонье я вдруг понимаю, что в английском нетэквивалента выражению buon appetite.[18] Как жалко — и каксимволично. Я также вижу, что даже остановки на итальянской железной дороге —словно экскурсия в мир знаменитой гастрономии и вин: Парма[19]…следующая остановка — Болонья… следующая — Монтепульчиано…[20]В поезде без еды тоже никак здесь продают крошечные бутерброды и настоящийгорячий шоколад. На улице дождь, и оттого еще приятнее обедать и нестисьвперед. В этом долгом путешествии мой попутчик по купе, симпатичный молодойитальянец, спит всю дорогу, пока на улице льет дождь, а я уминаю свой салат сосьминогами. Незадолго до Венеции он просыпается, трет глаза, внимательнооглядывает меня с ног до головы и заспанным голосом говорит:

— Carina. (Хорошенькая.)

— Grazie mille, — преувеличенно любезно отвечаю я.(Тысяча благодарностей.)

Парень удивлен. Не думал, что я говорю по-итальянски. Поправде, я тоже не думала, но вот мы болтаем уже двадцать минут, и я вдругпонимаю — действительно говорю! Я словно перешла черту и вдруг заговорилапо-итальянски. Не перевожу каждое слово, а именно разговариваю. Пусть в каждомпредложении ошибки, и я знаю всего три времени, но все же легко и без усилийобщаюсь со своим соседом. Итальянцы говорят те la cavo, то есть «как-нибудьразберусь». В этом выражении используется глагол «откупорить» — в смыслеоткупорить бутылку вина, — и дословно оно обозначает примерно вот что: «Ямогу говорить на этом языке, чтобы выбраться из сложной ситуации».

А юнец тем временем со мной заигрывает. И мне это отнюдь непретит. Ведь парень очень даже ничего. Но вместе с тем наглости ему незанимать. К примеру, решив сделать мне комплимент, он заявляет по-итальянски:

— Для американки ты не очень жирная. Отвечаюпо-английски:

— А ты для итальяшки не слишком масленый!

— Corne?

— Ты очень любезен, как и все итальянскиемужчины, — отвечаю я по-итальянски, слегка изменив смысл фразы.

Я умею говорить! Мальчишка думает, что я на него запала, нона самом деле я кокетничаю со словами. Меня словно прорвало! Язык развязался, иитальянские фразы льются — не остановить! Парень предлагает встретиться вВенеции, но меня он ни капли не интересует. Я влюблена в итальянский, так чтопусть идет на все четыре стороны. К тому же в Венеции у меня уже назначеносвидание. Я должна встретиться со своей подругой Линдой.

Чокнутая Линда (мне нравится ее так называть, хотя никакаяона не чокнутая) приехала в Венецию из Сиэтла — мокрого и серого городишкивроде Нью-Йорка. Линда захотела навестить меня в Италии, и я пригласила ееименно на этом этапе путешествия, потому что отказываюсь, то есть не желаюкатегорически, отправляться в самый романтический город на планете Земля вполном одиночестве — только не сейчас, не в этом году. Так и представляю: одна,как пень на корме гондолы, тащусь сквозь туман под песнь гондольера и… читаюжурнал? Печальная картина. Все равно что одной карабкаться на гору на тандемномвелике. Вот Линда и составит мне компанию — а спутница из нее что надо.

Наша встреча с Линдой, а также ее дредами и пирсингомпроизошла на Бали почти два года назад, во время того самого йога-семинара. Стех пор мы успели вместе съездить в Коста-Рику. Лучше попутчицы, чем она, и непридумаешь. Линда — невозмутимый, смешной и на удивление организованныйчеловечек в узких штанах из мятого алого бархата. Она обладает самой крепкойпсихикой в мире: слово «депрессия» ей вообще неизвестно, а что самооценкабывает еще и низкая, она даже никогда и не слыхала. Как-то раз, глядя на себя взеркало, Линда сказала: «Нет, я конечно идеальна не во всем, но ничего не могуподелать — люблю себя, и все тут». У нее есть способность затыкать меня всякийраз, когда я начинаю занудствовать на темы вечности, как-то: «В чем природаВселенной?» (На это она отвечает: «Один только вопрос: зачем тебе знать?»)Линда мечтает в один прекрасный день отрастить свои дреды до такой длины, чтобыможно было соорудить из них башню на проволочном каркасе на макушке, что-товроде фигурно подстриженного деревца, и, может, даже, поселить там птичку.Балинезийцы в ней души не чаяли. И костариканцы тоже. В Сиэтле Линда держитручных ящериц и хорьков, а в свободное время возглавляет отдел разработкипрограммного обеспечения и зарабатывает в сто раз больше, чем любой из нас.

И вот мы в Венеции. Линда разглядывает карту города,нахмурив брови, потом переворачивает ее вверх ногами и находит наш отель, асориентировавшись, объявляет со свойственной ей скромностью: «Этот городишка унас в кармане!»

Ее жизнерадостность и оптимизм — полная противоположностьэтому зловонному, заторможенному, уходящему под воду, загадочному, молчаливомуи странному городу. Мне кажется, Венеция — самое подходящее место, чтобыумереть медленной смертью от алкогольного отравления, или потерять любимого,или избавиться от орудия убийства, из-за которого кто-то потерял любимого.Побывав в Венеции, я порадовалась, что выбрала в качестве места проживания Рим.Тут мне с антидепрессантов так быстро было бы не сняться. Венеция прекрасна,как прекрасны фильмы Бергмана: ею можно восхищаться, но жить здесь как-то нехочется.

Весь город разваливается и линяет, как те многометровыепокои, что некогда состоятельные семейства накапливают в своих особняках, когдаухаживать за домом становится уже не по карману и гораздо проще попростузаколотить двери и забыть об увядающей роскоши, что за ними осталась, —вот это и есть Венеция. Задворки Адриатики, чьи подернутые масляной пленкойводы подтачивают многострадальный фундамент домов, испытывая на прочностьдилетантский научный эксперимент четырнадцатого века: а что, если построитьгород прямо на воде?

Венеция под мутно-серым ноябрьским небом — зрелищежутковатое. Город скрипит и раскачивается, как рыболовный настил. Вопрекипервоначальной самонадеянности Линды, что город у нас в кармане, мы теряемдорогу каждый день, особенно по вечерам, сворачивая в темные и опасныезакоулки, выводящие прямиком к каналу. Однажды туманным вечером наш путь лежитмимо древнего здания, которое словно стонет от боли. «Не бойся, — щебечетЛинда. — Это у Сатаны в брюхе урчит». Я учу ее своему любимому слову — attraversiamo(«давай перейдем улицу»), и мы нервно пятимся прочь.

У прекрасной молодой венецианки, которой принадлежитресторан поблизости нашего отеля, несчастная судьба. Венецию она ненавидит.Клянется, что все местные жители считают это место могилой. Однажды онавлюбилась в художника с Сардинии, и он обещал отвезти ее в другой мир — гдесвет и солнце. Но вместо этого бросил с тремя детьми, не оставив другоговыбора, как вернуться в Венецию и взять в свои руки управление семейнымрестораном. Мы с ней одного возраста, но она выглядит даже старше: труднопредставить мужчину, способного сотворить подобное с женщиной такой красоты.(«Он был могущественным человеком, — говорит она, — а я умерла отлюбви в его тени».) Венеция — консервативный город. У хозяйки ресторана былонесколько романов, даже с женатыми, но все кончались плохо. Соседи о нейсудачат. Мать умоляет носить обручальное кольцо хотя бы для вида: «Дорогая, этоне Рим, где можно вести распутную жизнь, если тебе захочется». Утром, когда мыс Линдой спускаемся к завтраку и спрашиваем печальную молодую (старую?)хозяйку, какой прогноз погоды, она приставляет палец правой руки к виску наманер пистолета и говорит: «Опять дождь».