Но все же депрессия обходит меня стороной. Меланхолиятонущей Венеции не заразна и в некоторой степени даже прекрасна, если пробытьздесь всего несколько дней. Сердцем я понимаю, что эта меланхолия не имеетникакого отношения ко мне, это собственное свойство города, а я достаточнохорошо себя чувствую, чтобы увидеть разницу между Венецией и мною. Это признаквыздоровления, невольно думаю я, залечивания моих душевных ран. Прежде, втечение нескольких лет безграничного отчаяния, я действительно переживала всестрадания мира как собственные. Грусть просачивалась сквозь меня, оставляя засобой мокрые следы.

К тому же нелегко впасть в депрессию, когда рядом не умолкаетЛинда: то пытается уговорить меня купить огромную фиолетовую меховую шапку, товозмущается по поводу жутко невкусного ужина, который нам как-то подали. «Этобыли подогретые рыбные палочки?» Линда — как светлячок В Средние века в Венециибыла такая профессия — codega: человек с зажженным фонариком шел впереди поночам и показывал путь, отпугивая воров и демонов и вселяя чувство уверенностии защищенности на темных улицах. Вот это и есть Линда — мой временный маленькийcodega, доставленный по спецзаказу.

Несколько дней спустя выхожу из поезда в Риме и попадаю ватмосферу душной, солнечной, вечной неразберихи. Стоит ступить на улицу — какстановятся слышны завывания проходящей неподалеку manifestazione, очереднойдемонстрации рабочих, — как крики фанатов на футбольном поле. Таксист неговорит, чем вызвана забастовка на этот раз, главным образом потому, что емунет дела. «'Sti cazzi», — шипит он бастующим вслед. (Дословный перевод:«Долдоны эти», то есть, по-нашему, козлы.) Приятно вернуться в Рим. После степенной,чопорной Венеции приятно вернуться туда, где мимо подростков, развлекающихсяпрямо посреди улицы, ходят мужчины в куртках под леопарда. Этот город не спит,он живой, нарядный, сексуальный, и здесь все время солнце.

Помню, что сказал мне как-то раз муж Марии Джулио. Мы сиделив открытом кафе и болтали по-итальянски, и он спросил, каковы мои впечатления оРиме. Я ответила, что мне здесь очень нравится, но в глубине души я понимаю,что это не мой город, не то место, где я хотела бы прожить остаток дней. В Римеесть что-то такое, что не совсем согласуется с моей натурой, только вот никакне пойму, что именно. И тут, прямо во время нашего разговора, наглядный ответна мой вопрос сам прошел мимо. Это была типичная римлянка — фантастическиухоженная, обвешанная драгоценностями дама сорока с небольшим надесятисантиметровых шпильках, в обтягивающей юбке с разрезом «по самое не хочу»и темных очках, сверкающих, как гоночный автомобиль (и стоящих наверняка неменьше). Она прогуливала крошечного модного песика на усыпанном брильянтамиповодке, а меховой воротник ее облегающей куртки выглядел так, словно былсделан из шкурки второго такого же модного песика. Весь ее вид источал аурунечеловеческого гламура и говорил без слов: «Можете меня разглядывать, но я навас и не подумаю взглянуть». Если бы мне сказали, что эта женщина в жизни хотьраз, хоть десять минут, ходила с ненакрашенными ресницами, ни за что бы неповерила. Она была полной противоположностью мне: ее стиль в одежде моя сестрахарактеризует как «Стиви Никс[21] идет в йога-студию вбархатном спортивном костюме».

Я показала ее Джулио и сказала:

— Гляди, Джулио, вот это римлянка. Мы с ней в одномгороде не уживемся. Здесь место лишь одной из нас. И кажется, мы оба знаем,кому именно.

На что Джулио ответил:

— Может, у вас с Римом просто разные слова.

— Как это?

И тут Джулио объяснил — на смеси английского, итальянского иязыка жестов, — что каждому городу соответствует девиз, определенноеслово, которое характеризует место и людей, в нем живущих. Если бы можно былопрочесть мысли людей, идущих по улице в одном и том же городе, оказалось бы,что большинство из них думают об одном и том же. Это и есть слово,соответствующее месту. И если то слово, что ты считаешь главным, не вяжется сдевизом города, тебе там делать нечего.

— И какое же слово у Рима? — спрашиваю я.

— СЕКС, — отвечает Джулио.

— Это же римский стереотип!

— Вовсе нет.

— Но должны же быть в Риме люди, которые не думают осексе!

— Нет. В Риме все без исключения думают об этом целымиднями.

— Даже в Ватикане?

— В Ватикане все иначе. Это не часть Рима. У них тамдругой девиз. ВЛАСТЬ.

— А я думала — РЕЛИГИЯ…

— ВЛАСТЬ, — повторил Джулио. — Поверь мне. Ноу Рима — СЕКС.

Так вот, если верить Джулио, этим маленьким словом — СЕКС —в Риме вымощены все тротуары под ногами. Оно струится в фонтанах и гудит ввоздухе, как уличный шум. Все только тем и занимаются, что думают о нем,одеваются ради него, ищут его, размышляют о нем, отказываются от него,превращают его в спорт и игру. Теперь мне понятно, почему Рим, вопреки своемуочарованию, не представляется мне городом, где я могла бы поселиться. Покрайней мере, сейчас. Ведь СЕКС — не мое слово. Были времена, когда оно быломоим, но не сейчас. Поэтому главный посыл Рима, кружась по улицам, натыкаетсяна меня и отскакивает в сторону, не производя никакого эффекта. Главное словоменя не касается, поэтому я вроде как живу здесь неполноценной жизнью. Дурацкаятеория, которую невозможно доказать, но мне она нравится.

Джулио спрашивает:

— А у Нью-Йорка какое слово? Я недолго думаю и отвечаю:

— Это глагол, иначе и быть не может. Мне кажется,ДОСТИГАТЬ.

(Что касается слова для Лос-Анджелеса, здесь есть однотонкое, но значительное отличие, хотя это тоже глагол — ДОСТИЧЬ. Я рассказываюоб этой теории моей шведке Софи, и она решает, что девиз Стокгольма в такомслучае — ЕДИНООБРАЗИЕ, а это нагоняет тоску на нас обеих.)

Я спрашиваю Джулио:

— А у Неаполя какой девиз?

Он хорошо знаком с югом Италии.

— БОРОТЬСЯ, — отвечает он. — А каким словомты бы охарактеризовала свою семью?

Вопросик на засыпку. Вот бы придумать слово, сочетающее всебе понятия БЕРЕЖЛИВОСТЬ и ОТСУТСТВИЕ ПОЧТЕНИЯ К КОМУ БЫ ТО НИ БЫЛО. Но Джулионе дожидается ответа и переходит к следующему очевидному вопросу: а твое слово?

На этот вопрос у меня точно нет ответа.

Правда, теперь, поразмыслив над этим несколько недель, ямогу дать кое-какие наметки. Во-первых, я знаю, какие слова стопроцентно мне несоответствуют. БРАК — и слепому ясно. СЕМЬЯ (хотя за те несколько лет, что мыпрожили с мужем, это слово стало просто вездесущим, оно совершенно не мое:оттого и причина всех мучений.) ДЕПРЕССИЯ — теперь уже нет, и слава Богу. Недумаю, что мне подходит стокгольмское ЕДИНООБРАЗИЕ; но и нью-йорское ДОСТИГАТЬтоже уже не мое, хотя до тридцати лет это, безусловно, был мой девиз. Возможно,мое слово — ИСКАТЬ? (Но, если честно, ПРЯТАТЬСЯ мне подходит не меньше.) Впоследние несколько месяцев в Италии моим девизом было УДОВОЛЬСТВИЕ, но этослово не совсем гармонирует с моей сущностью — иначе хотелось бы мне уехать вИндию? ПРЕДАННОСТЬ — еще один возможный вариант, но, услышав это слово, можновообразить меня святошей, и оно никак не отражает литры выпитого мною вина.