Бродя по ярко освещенным Елисейским Полям, запруженнымлегковыми автомобилями и тысячами пешеходов, я осознал, что в отличие отВенеции это не город-музей. Париж – живой город и всегда оставался таковым напротяжении последних двух столетий. Столица. Город не чуждый нововведений ирадикальных перемен.

Я подивился яркому великолепию центра Жоржа Помпиду, таксмело поднявшегося по соседству со старинными воздушными контрфорсами собораНотр-Дам. О, как я радовался своему возвращению!

Но ведь у меня было дело.

Ни одной душе, ни смертной, ни бессмертной, я не говорил,где я. Я не позвонил даже своему парижскому поверенному, хотя это доставило мнемассу неудобств. Однако я предпочел воспользоваться старым, испытанным способоми в темных переулках раздобыл немалую сумму денег у своих жертв – пары крайненепривлекательных, но не стесненных в средствах преступников.

Потом я направился к заснеженной Вандомской площади, где всееще стояли дворцы моей юности, и под именем барона фон Киндергартена уютноустроился в шикарных апартаментах отеля «Риц».

Там в течение двух ночей я наслаждался роскошью, достойнойВерсаля времен Марии Антуанетты, и не выходил в город. При виде такого изобилияпарижских виньеток, великолепных стульев в стиле Людовика Шестнадцатого иочаровательных рельефных панелей на стенах у меня просто слезы выступали наглазах. Ах, Париж! Где еще может столь великолепно смотреться обыкновенноепозолоченное дерево?

Развалившись на покрытом гобеленом ложе времен Директории, янемедленно принялся за рукописи Дэвида, лишь изредка отрываясь от чтения, чтобыпройтись по безмолвной гостиной и спальне или открыть настоящее французскоеокно с инкрустированной овальной ручкой и выглянуть во внутренний дворик отеля,такой официальный, тихий и горделивый.

Записки Дэвида захватили меня целиком. Вскоре япочувствовал, что он мне близок как никогда.

Выяснилось, что в юности Дэвид был человеком на удивлениедеятельным, и из всех книг его привлекали только те, в которых рассказывалосьоб активных действиях; величайшее удовольствие он находил в охоте. Первую дичьон подстрелил, когда ему было всего десять лет. Его описания охоты на большихбенгальских тигров были проникнуты восторгом преследования и завораживающимощущением риска, которому он подвергался. Прежде чем спустить курок, он всегдаподходил к зверю как можно ближе и не раз оказывался на краю смерти.

Он любил не только Индию, но и Африку, где охотился наслонов, – в те дни никому и не снилось, что эти прекрасные животныеокажутся на грани полного уничтожения. Огромные самцы не раз успевали броситьсяна него в атаку, опережая готовый прозвучать выстрел. Охота на львов в долинеСеренгети была не менее рискованным приключением.

Он получал удовольствие, покоряя труднопроходимые горныетропы, плавая по опасным рекам, гладя жесткий хребет крокодила, преодолеваясвое врожденное отвращение к змеям. Ему нравилось спать под открытым небом,царапать записи в дневнике при свете фонаря или свечи, питаться только мясомсобственноручно убитых животных, даже когда его было очень мало, самостоятельносвежевать добычу.

Дэвиду не слишком удавались описания. Ему не хватало дляэтого терпения, особенно в молодости. Однако в его воспоминаниях явственноощущалась тропическая жара, слышалось гудение мошкары. Трудно было представить,что такой человек способен наслаждаться комфортом Тальбот-мэнор или роскошьюОбители Таламаски, а он теперь, похоже, к ним пристрастился.

Однако многим британским джентльменам приходилось стоятьперед подобным выбором, и они поступали так, как требовали того их положение ивозраст.

Что касается приключений в Бразилии, то о них, казалось,рассказывал кто-то совсем другой. Тот же строгий и точный подбор слов, та жежажда опасности… Однако обращение к сверхъестественному сыграло свою роль, иперед читателем представал гораздо более умный и мыслящий человек. Изменилсядаже его лексикон: в записках встречались трудные португальские и африканскиеслова, обозначающие концепции и физические чувства, которые Дэвид затруднялсяописать по-другому.

Но суть заключалась в том, что после нескольких примитивныхи устрашающих столкновений с бразильскими жрицами и духами глубокиетелепатические способности мозга Дэвида получили свое развитие. И тело Дэвидапревратилось всего лишь в орудие его экстрасенсорной силы, позволив ему темсамым впоследствии стать незаурядным ученым и исследователем.

В бразильских мемуарах содержалось множество бытовыхописаний. Речь шла о маленьких деревянных сельских молельнях, где собиралисьприверженцы кандомбле и зажигали свечи перед гипсовыми статуями католическихсвятых и богов кандомбле. Рассказывалось о барабанном бое и танцах, онепременно случавшихся состояниях транса, когда те или иные участникицеремонии, сами того не сознавая, становились носителями духов и на длительныепромежутки времени обретали свойства того или иного бога, а после ничего немогли вспомнить.

Но теперь все внимание уделялось невидимому – восприятиювнутренней силы и борьбе с силами внешними. Юный искатель приключений,пытавшийся обрести истину в чисто материальных вещах – в запахе зверя, натропах джунглей, в щелчке курка, в падении жертвы, – бесследно исчез.

Дэвид покидал Рио-де-Жанейро другим человеком. Хотя егоповествование впоследствии было сжато, отшлифовано и, несомненно,отредактировано, значительную его часть составляли записи дневника, сделанныепо горячим следам события. Вне всякого сомнения, он тогда оказался на гранибезумия. Куда бы он ни взглянул, повсюду видел не улицы, не дома и не людей, алишь духов и богов, он ощущал исходящие от окружающих невидимые силы ивнутреннее сопротивление им со стороны людей – как сознательное, так иподсознательное. Да, если бы он не отправился в джунгли Амазонки, не заставилбы себя вновь стать британским охотником, он мог навеки утратить связь со своимпрежним миром.

Долгие месяцы он, загорелый, похудевший, бродил по улицамРио в одной рубашке и грязных штанах в поисках высшего духовного опыта,отказываясь от любых контактов с соотечественниками, несмотря на все ихнастойчивые попытки наладить с ним отношения. И в конце концов он вновь наделсвое хаки, взял длинные ружья, обзавелся лучшим британским снаряжением ипровиантом и отправился в поход за исцелением. Он подстрелил пятнистого ягуараи собственным ножом освежевал и выпотрошил зверя.

Тело и душа!

Меня уже не удивляло, что за все прошедшие годы он ни разуне вернулся в Рио-де-Жанейро. Соверши он это путешествие вновь, и, возможно, оностался бы там навсегда.

Однако жизнь адепта кандомбле едва ли могла егоудовлетворить. Герои ищут приключений, но сами по себе приключения не способныпоглотить их целиком.