Когда я узнал об этих событиях, моя любовь к нему возрослапоистине неизмеримо, и как же мне было грустно сознавать, что вся его жизнь стех пор была отдана Таламаске. Орден того не стоил, точнее, он не в силах былсделать Дэвида счастливым, хотя сам Дэвид упорно настаивал на том, чтонуждается в нем. Это утверждение представлялось мне величайшей ошибкой.

И, конечно, чем лучше я его узнавал, тем больше мне его нехватало. Я вновь вспомнил о своей темной сверхъестественной юности, когдаодного за другим создавал себе спутников, которые спутниками мне быть не могли:Габриэль никогда не нуждалась во мне, Николя сошел с ума, Луи так и не смогпростить меня за то, что я заманил его в царство бессмертных, хотя он сам этогохотел.

Исключение составляла только Клодия – моя отважная маленькаяКлодия, охотница за случайными жертвами, – вампир, совершенный во всехотношениях. Именно пленительная сила Клодии заставила ее в конце концоввосстать против своего создателя. Да, только она одна, как теперь говорят,пошла в меня. Может быть, по этой причине и преследует меня ее призрак.

Конечно, между тем, что произошло тогда, и моей нынешнейлюбовью к Дэвиду существует какая-то связь! Только я раньше ее не видел. Как ялюбил его – и какую пустоту ощущал после предательства Клодии и расставания сней.

Эти рукописи позволили мне ясно понять и кое-что еще: Дэвидбыл именно тем человеком, который способен отказаться от Темного Дара.

Он действительно не ведал страха. Смерть ему не нравилась,но он ее не боялся. Никогда не боялся.

Однако я прибыл в Париж не только для того, чтобы прочестьего мемуары. Передо мной стояла другая цель. Я отказался от благословенного ибезвременного уединения в отеле и начал бродить по городу – никуда не торопясьи ни от кого не скрываясь.

На Рю-Мадлен я купил себе великолепную одежду, включаятемно-синее двубортное кашемировое пальто. Затем отправился на левый берегСены, где провел несколько часов в нарядных и приветливых кафе, вспоминаярассказ Дэвида о Боге и дьяволе и гадая, что же, черт возьми, он видел на самомделе. Конечно, Париж вполне подходящее место для Бога и дьявола, но…

Некоторое время я провел в метро, внимательно разглядываяего пассажиров и пытаясь определить, чем же все-таки парижане отличаются отвсех остальных людей в мире. Настороженностью? Энергичностью? Или тем, что ониизбегают встречаться взглядом с окружающими? Я никак не мог определить. Но онив корне отличались от американцев – доказательства этого я виделповсюду, – и я пришел к выводу, что понимаю их. И что они мне нравятся.

Тот факт, что Париж превратился в необыкновенно богатыйгород, где дорогие шубы, драгоценности и бесчисленные бутики встречались накаждом шагу, привел меня в изумление. Он выглядел богаче даже американскихгородов. В мое время он, наверное, тоже казался богатым: застекленные дверцыэкипажей, дамы и господа в напудренных париках… Но бедняков можно быловстретить повсюду, некоторые из них даже умирали прямо на улице… А теперь явидел вокруг себя только богатство и роскошь, и бывали моменты, когда разум мойотказывался верить в реальность существования этого города с его миллионамиавтомобилей и неисчислимым количеством каменных домов, отелей и шикарныхособняков.

Конечно, я охотился. Я пил кровь.

На следующую ночь, едва опустились сумерки, я стоял наверхнем этаже центра Помпиду под таким же фиолетовым, как и в моем любимомНовом Орлеане, небом и наблюдал, как загораются огни большого города. Вдалеке явидел остроконечную Эйфелеву башню, пронзающую пространство над божественныммраком.

Ах, Париж, я знал, что непременно вернусь сюда, да, и оченьскоро. Как-нибудь ночью я устрою себе убежище на Иль-Сен-Луи, который всегдалюбил. Пусть большие дома на авеню Фош идут к черту. Я найду дом, где когда-томы с Габриэль совершили Обряд Тьмы, где мать вдохновила сына сделать ее своейдочерью, и смертная жизнь выпустила ее из своих рук, словно я схватил ее зазапястье.

Я привезу с собой Луи – ведь он так любил этот город, покане потерял Клодию. И теперь ему необходим стимул, чтобы снова полюбить Париж.

А пока я заглянул в Кафе де ла Пэ в большом отеле, где в тоттрагический год правления Наполеона Третьего останавливались Луи и Клодия. Ядолго сидел в одиночестве за нетронутым бокалом вина, вспоминая обо всем, чтопроизошло, и заставляя себя относиться к этому спокойно: что сделано, тосделано и прошлого не вернуть.

Да, испытание в пустыне явно прибавило мне сил. И я былготов к любым неожиданностям…

…И наконец, незадолго до рассвета, когда меня охватилалегкая меланхолия и грусть по разрушающимся зданиям конца восемнадцатого века,когда над полузамерзшей рекой навис туман, а я стоял, опершись о высокийкаменный парапет почти у самого моста, ведущего на Иль-де-ля-Сите, я увиделтого, кого ждал.

Сначала пришло уже знакомое ощущение, на этот раз я узналего сразу и постарался изучить более внимательно: легкая потеря ориентации, прикоторой я, однако, полностью сохранял контроль над собой; мягкая восхитительнаявибрация; наконец, жесточайшее напряжение во всем теле, до самых кончиковпальцев. Все повторилось. Да, как будто мое тело, сохраняя пропорции,уменьшалось в размерах, и меня вытесняли из этой сократившейся оболочки! И втот самый момент, когда, казалось, оставаться внутри ее практически невозможно,черт побери, в голове прояснилось и ощущение исчезло.

В точности то же самое происходило со мной уже дважды. Яостался стоять возле моста, воскрешая в памяти и обдумывая детали.

Потом я увидел, как на противоположном берегу реки резкозатормозил видавший виды автомобиль, и из него все так же неуклюже выбралсямолодой человек с коричневыми волосами. Он выпрямился в полный рост инастороженно уставился на меня блестящими от возбуждения глазами.

Мотор он оставил включенным. Я снова, как и тогда,почувствовал исходящий от него запах страха. Конечно, он знал, что я его видел,здесь ошибки быть не могло. Думаю, ему было известно и то, что я проторчалздесь добрых два часа в ожидании этой встречи.

Наконец он набрался мужества и пересек мост; из туманапередо мной возникла впечатляющая фигура в длиннополом пальто, с намотаннымвокруг шеи белым шарфом. Он наполовину шел, наполовину бежал, но в несколькихшагах от меня остановился, а я стоял, облокотившись о парапет, и холодносмотрел на него. Он бросил мне еще один конвертик. И тут я схватил его за руку.

– Не спешите, месье де Лионкур! – отчаянно прошепталон. Британский акцент, свидетельствующий о принадлежности к высшим слоямобщества, почти как у Дэвида, французское произношение можно назвать едва ли неидеальным. Он умирал от страха.

– Черт побери, кто вы такой? – спросил я.